Заметим, что положение этой семьи в структурах местной власти было двойственным. С одной стороны, как и другие люди их социальной среды, они не доверяли местным властям и избегали контактов с ними246. Однако, как спешит заметить Киселева, некоторые из членов семьи занимали ответственные посты: перед войной ее муж Гавриил Киселев был «авторитетный командир», а именно заведовал пожарной командой в поселке (89); во время войны он выслужился до ранга офицера, а в последние годы жизни (по-видимому, на основании военной карьеры) работал в военкомате в Осетии. Младший сын Анатолий после обязательной военной службы поступил в милицию в городе Муроме; он вскоре получил звание старшего лейтенанта и стал заведующим паспортным столом (239). Его сын, решила семья, пойдет по стопам деда, и его устроили в учебное заведение для подготовки пожарных, чтобы он стал «начальником» («устроили в училеще Пожарной Команды будит Начальником», 214). Даже никуда не годный Тюричев, как упоминает Киселева, был главой жилищного комитета (ЖКО или ЖКК), когда Киселева встретилась с ним. Когда Киселева начала трудовую деятельность в возрасте пятидесяти лет, она работала ночным сторожем в отделе охраны шахтерского управления247. Как бы ни были незначительны эти посты, семья участвовала в местном управлении, и автор явно гордится достигнутым положением.
В 1979 году Юра, двадцатилетний внук Киселевой (сын Виктора), его жена Анна и их трехнедельный ребенок вселились в квартиру сестры Киселевой Анны (Нюси), пустовавшую после ее смерти. С самого начала Киселева понимала, что положение Юры ненадежно, так как он не был прописан в этой квартире, но она также полагала, что у семьи есть право на квартиру, потому что они ухаживали за покойной родственницей (она называла ее «бабушкой») и заплатили за похороны. Две системы норм и ценностей столкнулись в этой ситуации: официальный порядок, в рамках которого жилье распределялось государственными организациями в соответствии с установленной очередью, и традиционный крестьянский порядок, согласно которому жилье передавалось из рук в руки в семье с учетом таких факторов, как уход за стариками и выполнение похоронных обязанностей. (Киселева явно владела обоими этими кодами.) Сочувствуя внуку, жившему в занятой квартире нелегально, под постоянной угрозой выселения, Киселева взяла на себя активную роль в развернувшейся административной борьбе.
Владея навыками обращения во власть, Киселева добилась приема у заместителя главы горисполкома (организации, ответственной за распределение жилой площади). В ее записях имеется пересказ разговора с начальником. Добиваясь его покровительства, она сначала апеллирует к традиционным семейным ценностям: внук вселился не в чужую квартиру, а в «бабушкину», а бабушку он похоронил. Затем она меняет тактику и апеллирует (довольно неловко) к «сознательности» начальника (эта марксистская категория имела хождение в бытовой речи). При этом она пытается пробудить в «несознательном» официальном лице политическую солидарность со своим внуком перед лицом угрозы войны: «Какой вы несознательной, вы партейный а он комсомолец если чуть в стране стрясется вы-же вместе, в переди сражатся пойдете, в него пришло сознание…» (146). Однако вскоре после этого начальник прекратил разговор, и она ушла ни с чем.
Киселева также надеялась на вмешательство более высокого авторитета. Она адресовала два письма женщине-космонавту Валентине Терешковой как защитнице «мира, женщин и Дидей». Обращаясь к Терешковой по поводу и от лица жены внука Юры, Анны Федоровны Киселевой («Анна Ф.»), Киселева потеряла контроль над грамматическими формами субъективности. Ее письмо (как оно приводится в тетради) смешивает «я» реального автора (самой Евгении Киселевой) и «я» молодой женщины, от лица которой она пишет: «это пишу я на имя Анны Ф что у миня маленкой рибенок родился 1979 г. 5 сентября») (144). (Она употребляет непривычную бюрократическую фразу «на имя» вместо «от имени».) Киселева к тому же смешивает идиомы народного языка («помогите пожалуйста нашему горю»), обычной разговорной речи («нем негде жить») и официальных советских дискурсов, бюрократического («стоим на очереди на квартиру») и идеологического («в трудное время в стране мы всегда будим в переди»). В конце концов она ясно описывает ситуацию: «с припиской очень трудно и мы хотим что-бы нас приписали в эту квартиру Крупская 9 кв.6» (144). Кажется, как будто несколько человек и несколько языков говорят здесь через Киселеву, все это – в целях добиться волшебного вмешательства женщины-космонавта в жилищные трудности внука. (Но все это было напрасно.)
«жыву одна»
Двенадцатого января 1980 года в квартиру явились милиционер, представитель жилищного комитета и четверо рабочих, вооруженных топором, и семья внука Юры выехала из незаконно занятой ими квартиры «бабушки». Они поселились с семьей жены Юры, Анны, восемь человек (четыре поколения) в трех комнатах (140, 154). В октябре 1981 года они получили квартиру в соответствии с очередью: «квартира шикарная получили, а жить некому» (179). Внук Юра больше не жил с женой и ребенком, не ходил на работу и даже не отвечал на повестки из военкомата: он пил.
Прошло еще восемь лет, пока члены этой семьи сумели окончательно разойтись, получив отдельную жилплощадь, и Киселева принимала в этом активное участие. В феврале 1989 года Киселева (она жила тогда в однокомнатной квартире) поменялась квартирами с бывшей женой Юры, которая жила в двухкомнатной квартире, предоставленной молодой семье в конце 1981 года (238). После обмена Киселева оказалась в одной квартире (в девятиэтажном доме) с внуком, который целыми днями пил, скандалил и смотрел телевизор. Он сломал ее стиральную машину и уничтожал заготовленные на зиму консервы. Она записала в тетрадке: «живем как чужие» (238). Ситуация вскоре стала невыносимой. В августе младший сын Киселевой Анатолий, приехав навестить семью из Мурома (где он занимал пост главы паспортного отдела в городской милиции), помог разменять квартиру на две отдельные комнаты. (Киселева хотела бы также, чтобы Анатолий использовал служебное положение, чтобы поместить племянника на принудительное лечение от алкоголизма, но от этого шага он уклонился.) Киселева отметила, что сейчас, в старости, она поменяла место жительства три раза за один год. Она была растеряна и дезориентирована и понимала это: «забываю от нервов, чиво и пришла в туалет, когда мне нада в спальню, зачем я прышла я не знаю забываю стою думаю сума сошла» (239). Но она продолжала писать, хотя и не верила больше, что на основе ее жизни снимут кино.
В отличие от первой и второй тетрадей, третья не заканчивается на исторической ноте. Последнее предложение начинается: «живу одна» (244). Киселева умерла в сентябре 1990 года, незадолго до того, как в феврале 1991 года ее история в отредактированном виде появилась в журнале «Новый мир».
