Я почувствовал, как вновь ускоряется мой пульс. Может, Марта Антониевна все же ошиблась? Перепутала?
Видимо, мой недоверчивый взгляд слишком очевидно истолковывался. Женщина подошла ближе, бесцеремонно взяла из моих рук телефон, прочла сама, показала Тарасову.
— Я сейчас пойду к старшей медсестре, получу перекись и вату, а то что-то закончились. А вы сидите тут! И ничего не трогайте! И друг друга в том числе! А самое главное — не приближайтесь к компьютеру!
Естественно, как только женщина вышла, мы прильнули к монитору. Нам не пришлось даже ничего взламывать. Карта необходимого пациента уже была развернута на весь экран.
***
Минуты текли, отмеряя часы. Солнце осторожно ползло по дуге, выходя из зенита. Я же по-прежнему стоял на парковке перинатального центра, не в силах совладать с трясущимися руками и абсолютным разочарованием в любви всей своей жизни.
«Станислав, мне страшно. Куда ты пропал? Тебя совсем не интересует судьба меня и нашего малыша?»
***
«Почему ты не берешь трубку? Мне нельзя нервничать!»
***
«Ты решил избавиться от нашего ребенка, доведя меня до истерики?»
***
Сообщения продолжали сыпаться на телефон, раздражающе гулко вибрирующий в подстаканнике справа от меня. Я же сидел, откинув голову на сидение, крепко сжимая руль, и старался абстрагироваться от данной ситуации, боясь взорваться в любую секунду.
Взгляд мой скользил по приборной панели, пока не зацепился за яркую деталь, чужеродно смотрящуюся в монохромном окружающем спектре.
Маленькая фигурка из киндер-сюрприза выглядывала из-за диффузора с ароматизатором. Потянулся за игрушкой, желая рассмотреть поближе.
Эта вещица уже была мне знакома. Сжав ее в кулаке, я поднял голову вверх и широко заулыбался, ощущая в душе тепло и розовый свет, излучаемый одной волшебной девочкой.
Картинки вспышками мелькали перед глазами, а я продолжал улыбаться и улыбаться. Даже для маленьких розовых девственниц все оказалось слишком мило и нереально трогательно.
Серые глыбы льда сомкнулись над темной макушкой. Не мороз, а именно ледяной ужас ворвался внутрь меня, заставляя коченеть от страха за жизнь глупой девчонки, решившей сначала поиграть в шпиона, а затем в моржа.
Не раздумывая, бросился за ней. Ползком по льду. Быстрее.
Очутившись у разлома, лишь успел заметить, как макушка, стремившаяся на поверхность, ударилась о сомкнувшиеся вновь льдины, и обратно пошла ко дну, выпуская бурлящий поток воздуха.
Не чувствуя пальцев от обжигающего холода, вытаскиваю сломанную льдину, чтобы образовался прорубь. Жду несколько секунд, вглядываясь в темную поверхность озера и ныряю.
Там было неглубоко. Для меня. Течение практически отсутствовало. Ногами уперся в противное илистое дно и, нашарив под водой девчонку, довольно быстро вытащил ее на поверхность. Сложнее оказалось выбраться на берег. Лед обламывался. И тогда я решил просто проложить себе путь до берега подобно ледоколу. Но прежде, боясь упустить время, постарался вернуть мелкой дыхание. Я все делал неправильно. Не так, как нас учили в школе и на сборах. Но, в конце концов, добился, чтобы Стрекоза выплюнула скопившуюся в легких мутную воду, закашлялась и посиневшими от холода губами сделала самостоятельный вдох. Только после этого, перехватив ее покрепче, пошел напролом к берегу.
К тому моменту, когда мы достигли суши, к нам навстречу бежал взволнованный народ. Оказывается, кто-то из соседей заметил, как Феврония провалилась под лед, а я ринулся спасать девчонку.
Мне казалось, что холода я уже не чувствую. Напротив, все тело горело огнем. Мелкая Стрекоза и вовсе как будто спала, посинев от холода. Ее белые тонкие пальцы мертвой хваткой вцепились в расстегнутые полы куртки, а губы часто дрожали, и это дарило в своем роде некоторое облегчение — дышит, не утонула, успел.
***
Она была плоха.
Подхватила пневмонию, легкое обморожение, ангину.
Практически не приходила в себя.
Я же всего лишь получил переохлаждение и тем самым заработал простуду. В качестве мер предосторожности меня также оставили в больнице.
Моя палата находилась в противоположном конце коридора от ее. Но каждый из пяти дней, проведенных мною в стационаре, я совершал один и тот же ритуал. Спускался на первый этаж, покупал в местном ларьке киндер-сюрприз и приходил к ней.
Сначала было страшно слышать ее хрипы и жуткий грудной кашель, видеть нездоровый румянец от жара, образовавшиеся под глазами синяки и ввалившиеся щеки.
От высокой концентрации антибиотиков и прочих лекарств Стрекоза постоянно спала. Ее врач утверждал, что это нормально, что сон лечит. Медсестры одобряюще подмигивали. Для всех я был героем, спасшим младшую сестренку, и я не спешил кого-либо переубеждать.
Первые два дня просто сидел у кровати и смотрел на нее. На третий принес книгу и принялся читать вслух свой любимый «Властелин колец». В четвертый день, едва устроившись на кушетке, открыл роман, как в палату вошла целая делегация с местным участковым во главе. Тощий, словно жердь, Иван Иванович, произнес пафосную речь и вручил мне бутафорскую медаль «За спасение утопающих». Бутафорскую, потому что с 1994 года такая медаль отсутствует в системе государственных наград России, вместо нее введена медаль «За спасение погибавших» и, конечно же, ее никто мне вручать не собирался. Впрочем, я и не претендовал ни в коем случае. Позднее бабушка рассказывала, что в местной газете про наш случай вышла целая статья с картинками.
А на пятый день мне до жути захотелось поговорить. Я знал, что это мой последний визит к малышке Февронии. Меня выписывают. Предстоит возвращаться в город.
Медсестра, вошедшая, чтобы сделать очередной укол, на мой вопрос, услышит ли меня девчонка, если я ей кое-что скажу, прищурилась и, улыбнувшись, сказала, что нет, в ее состоянии такое маловероятно.
Наверное, именно это и подстегнуло мою откровенность.
— Знаешь, Феврония, — начал я свой монолог, — Ты уж сильно-то не будь мне благодарна, когда оттаешь. Ни к чему. Это вообще моя вина, что ты оказалась на том озере. Напугал до ужаса. Ты прости, мелкая…
