1898-й — переломный год в жизни Блока; им датируются первые стихотворения, которые поэт включил в свое собрание сочинений. Он двигался ощупью; чувствуется, что его жизненный опыт еще слишком ограничен. Ясно ощутимы отзвуки русской музы прошлого — Жуковского и Фета. Это просто талантливые зарисовки окрестностей Шахматова, одухотворенные юношеским восторгом перед красотами природы. Ряд стихов обращен к Офелии — эхо спектаклей в Боблове.
Через два года характер поэзии Блока заметно меняется. Шахматовская природа в стихах Блока приобретает иную тональность. Она полна напряженности, пронизана внутренней борьбой. Всюду — на небе, в полях, в лесу — поэт чутко ловил вещие приметы. Лето 1901 года Блок считал «мистическим». Та, кого он любил, теряет черты реальной девушки и становится воплощением Вечной Женственности. Сама любовь оборачивается служением этому идеалу; она не приносит счастья, как бесхитростная земная любовь. Ранняя поэзия Блока пронизана неясными предчувствиями: уже тогда он — «тревожный поэт».
В 1902 году семейный клан почти одновременно постигло два тяжелых удара: скончались его старейшины — дед и бабушка. Еще в 1897 году Бекетова разбил паралич. Он стойко переносил неподвижность, вдвойне мучительную для столь энергичного человека. По шахматовскому саду его возили в инвалидном кресле. Он тихо окончил свои дни в ночь на 1 июля. До последней минуты маститый ученый сохранял ясность мысли и стоическую несокрушимость духа.
Блок впервые постиг ужас потери близкого человека. Светлый образ деда навсегда запечатлелся в его душе. Вот отрывок из «Автобиографии»: «Мои собственные воспоминания о деде — очень хорошие: мы часами бродили с ним по лугам, болотам и дебрям; иногда делали десятки верст, заблудившись в лесу; выкапывали с корнями травы и злаки для ботанической коллекции; при этом он называл растения и, определяя их, учил меня начаткам ботаники, так что я помню и теперь много ботанических названий. Помню, как мы радовались, когда нашли особенный цветок ранней грушевки, вида, неизвестного московской флоре, и мельчайший низкорослый папоротник; этот папоротник я до сих пор каждый год ищу на той самой горе и не нахожу; очевидно, он засеялся случайно и потом выродился». Бекетов был похоронен в Петербурге на Смоленском кладбище; за гробом шел сосед по имению Менделеев. Через четыре месяца рядом легла и его жена. Елизавета Григорьевна скончалась уже после возвращения из Шахматова — 1 октября.
Любовь Блока и Л. Д. Менделеевой была трудной. Сначала их сблизили бобловские спектакли, но затем наступил почти полный разрыв. Перелом наметился только в период «мистического лета» 1901 года. Блок регулярно два раза в неделю приезжал в Боблово на белом коне по кличке Мальчик. Он был буквально переполнен поэзией первого поколения символистов. Возлюбленная девическим чутьем угадывала часы его приезда и садилась с книгой на террасе. Она была восторженной слушательницей Блока, без конца читавшего стихотворения В. Соловьева, Брюсова, Бальмонта. Однажды она его спросила напрямую: «Но ведь вы же, наверно, пишете? Вы пишете стихи?» Блок не отрицал, но читать не захотел. В следующий свой приезд он подарил ей аккуратно переписанные на отдельных листках четыре стихотворения.
Однако решительного слова произнесено не было. Наоборот, волнения следующего, 1902 года вновь отдалили молодых людей друг от друга. Девушке даже казалось, что она освободилась от любовного наваждения. Но это было ошибкой. В марте 1903 года Блок писал своему родственнику и другу С. М. Соловьеву: «Тебе одному из немногих и под непременной тайной я решаюсь сообщить самую важную вещь в моей жизни. Я женюсь. Имя моей невесты — Любовь Дмитриевна Менделеева. Срок еще не определен». В следующем письме он приглашает С. М. Соловьева быть шафером на свадьбе.
Свадьба состоялась 17 августа. Молодые венчались в церкви села Тараконова. Эта церковь не была приходской. Она составляла единый комплекс с заброшенной усадьбой XVIII века, пришедшей в запустение еще до рождения Блока. Среди немногочисленных стихотворений его матери есть поэтический набросок этой усадьбы, датированный 1879 годом:
Над глубоким спокойным прудом Старый дом величаво стоит; Одинок тот покинутый дом И давно непробудно он спит. Тихо старые ивы кругом Его старческий сон сторожат. Наклонясь над широким прудом, Их начальные ветви висят, И до окон трава доросла, Зеленеет на старых стенах; Крыша красная мхом поросла, Паутина на ветхих дверях. Подле дома на склоне холма Позабытая церковь стоит. Средь деревьев белеет она, Тонкий крест на лазури блестит. Полон тайны здесь мертвый покой, Навевает он грезы, мечты, И таит грациозный их рой Среди тихой своей красоты.
Священник таракановской церкви, по словам Блока, был «не иерей, а поп». Это был настоящий дикарь — грубый и жадный; он постоянно запивал и без конца требовал с крестьян подношений. На обитателей Шахматова у него был большой зуб, так как они богомольем не отличались и, следовательно, ему ничего не перепадало. Дикий поп долго отказывался отпевать старика Бекетова, говоря, что не знает, какого тот был вероисповедания, ибо в церкви его никто не видел; только после обильного угощения и большой мзды он согласился совершить обряд. Нечто подобное произошло и на свадьбе Блока. На этот раз поп заупрямился потому, что якобы дело ему показалось подозрительным; он твердил, что молодые — родственники. Умилостивить его пришлось тем же способом.
Но это была лишь мимолетная задержка. Свадьба удалась на славу. День начался дождливо, но постепенно прояснилось, и к часу венчания уже сияло солнце. Жених и невеста представляли собой на редкость красивую пару. Маститый старец Менделеев был при всех орденах. Когда он под руку с дочерью вошел в церковь, грянул хор «Гряди, голубица…». По возвращении в Боблово крестьяне поднесли молодым хлеб-соль и двух белых гусей с алыми лентами на шее.
В Шахматове Блок приготовил для своей будущей жены отдельный флигель, в котором новая семья поселилась на следующий год. Программу работ можно найти в записной книжке поэта. Она носит заглавие «Наш флигель»: «Дикий виноград. Закрыть стену амбара таволгой или филодельфусом. Прорыть дорожку. Срубить липу. Черемухи. Бересклет. Два цветника. Табак. Вербены. Лилии. Филадельфусы и сирень на голых буграх. Задняя стена забора к орешнику — сахалинская гречка. Мальвы вдоль всего забора (семена). Засадить пустые места в прованских розах. На задней стене — сахалинская гречка. Береза. Тополь серебристый».
Самым значительным событием лета был приезд в Шахматово Андрея Белого в начале июля. Острым взглядом художника он первым увидел земные корни творчества своего нового друга. Белый писал: «Здесь, в окрестностях Шахматова, есть что-то от поэзии Блока; и — даже: быть может, поэзия эта воистину шахматовская, взятая из окрестностей; встали горбины, зубчатые лесом; напружились почвы и врезались зори»[186]. На фоне Шахматова Блок показался ему добрым молодцем из русских сказок; он и молодая жена стояли рядом как царевич с царевной. Белый продолжает: «Сразу было видно, что в этом поле, саду, лесу он рос и что природный пейзаж — лишь продолжение его комнаты, что шахматовские поля и закаты — лишь подлинные стены его рабочего кабинета»[187]. Горожанина Белого поразило, с каким упоением Блок предавался работам в саду. Он был заботливым, обходительным хозяином, умевшим создать уют в доме. Белый отметил у Блока «житейскую эпикурейскую мудрость».
