Некоторое смятение в умах историков явно производит титул «дама», который якобы был эквивалентом обращению «сэр» к рыцарю. То есть, «дама» = «жена рыцаря»? Вовсе не обязательно. Даже если оставить в стороне факт, что в переписке семейства Пастонов высокородные дамы именуются сплошь как «ту lady», миледи такая-то, а не дама, варианты есть. Во-первых, женщина сама могла быть членом какого-то из перечислявшихся выше женских рыцарских орденов. Во всяком случае, ее стиль описания охоты и рыбалки, геральдики и оружия явно говорит о том, что темы приорессе знакомы не в теории. Во-вторых, титул «дама» использовался некоторыми бенедиктинскими приорессами как аналог титула «дом» (или иногда «дан»), применявшийся бенедиктинскими приорами. Так или иначе, генеалогии рода Бернерсов не упоминают Джулиану вообще. Какая-то тайна там действительно спрятана, но вот какая…
О прекрасных дамах за работой
При всем своеобразии судеб женщин в английском Средневековье одну группу занятости искать среди них бесполезно: женщин-ученых. Отнюдь не по скудости образования, а, скорее, в силу самого состояния академического образования островного королевства. Из четырнадцати дошедших до нас имен средневековых женщин-ученых, одиннадцать принадлежат итальянкам – спасибо университетам Салерно и Болоньи.
С некоторой натяжкой в разряд писателей-теологов и философов можно включить даму Джулиану из Норича. С натяжкой, потому что о ней неизвестно ничего, неизвестно даже ее настоящее имя. Просто эта дама стала отшельницей при церкви, посвященной св. Джулиану (то ли Госпитальеру, то ли ле-Ману) в Нориче. Поскольку дама свободно писала, и писала превосходным языком в поэтическом стиле, можно заключить, что она была образована лучше многих прочих, большинство из которых умели читать на нескольких языках, но вот писать не умели. Поскольку ее затворничество началось как раз во время эпидемии чумы, есть предположение, что дама была достаточно умна, чтобы закрыть себя в своеобразный карантин.
Что хорошо известно, так это факт, что данная дама Джулиана, будучи в тридцатилетием возрасте, в мае 1371 года оправилась от болезни, которая считалась смертельной, и что во время выздоровления у нее было множество видений, общим количеством в шестнадцать. Их Джулиана из Норича записала в книгу, известную как Revelations of Divine Love, «Откровения Божественной Любви». Эта книга именуется «малый текст», потому что позже дама написала еще одну книгу, «большой текст». Поскольку торопиться даме Джулиане было некуда, один только малый текст состоит из 25 глав и включает 11 000 слов. А уж текст большой, теологические объяснения видениям, содержит 86 глав и состоит из 63 500 слов.
«Он любит нас и радуется нам, и также желает он, чтобы мы любили его и радовались ему, и твердо доверяли ему. И все будет хорошо».
«Наша душа отдыхает в Боге в истинном покое, наша душа распрямляется в Боге в истинной силе, и глубоко укоренилась она в Боге для любви без границ».
«Он – облачение наше. В свою любовь он заворачивает нас и окутывает нас. Он обнимает нас своей любовью и никогда не оставит нас».
«Он не говорит «не будь взбудораженным, не будь уставшим, не будь несчастным». Он говорит «не будь побежденным». Бог хочет, чтобы мы помнили эти слова, и всегда были сильны в вере, и в горе, и в радости».
«Молитва несет душу к Богу, соединяет ее в одно с его волей через глубокую внутреннюю работу Святого Духа. Поэтому говорит он: молись в душе своей, даже если молитва не приносит тебе радости. Потому что хорошее происходит, даже если ты не чувствуешь ничего, не видишь ничего, и да, даже если думаешь, что не умеешь молиться. Ибо даже если ты выжат и опустошен, болен и слаб, твоя молитва радует меня, даже если ее недостаточно, чтобы порадовать тебя. Потому что любая молитва верующего драгоценна для меня. Бог принимает добрые намерения своих слуг, что бы они ни чувствовали».
Нельзя не признать, что дама Джулиана из Норича писала в своем укрытии правильные слова, удивительно актуально звучащие и в наше время. Может быть, она все-таки стала отшельницей именно для того, чтобы записать их для нас, а вовсе не из-за эгоистических соображений собственной безопасности.
Что касается работы женщин-аристократок, то работали они разнообразно и много. Даже в идеале будуар леди-аристократки был в замке чем-то вроде капитанского мостика, с которого хозяйка управляла делами, поддерживала формальные и дружеские отношения с внешним миром, работала над созданием имиджа своего и своей семьи и выполняла то, что ожидалось от женщины-аристократки: оказывала покровительство. Сеть многочисленных отношений с высшими, низшими и равными, да, собственно, и честь семейства, были полностью в руках хозяек замков, ведь мужчинам было некогда. Мужчины действовали на основании той информации, которую получали от своих жен, иногда даже против собственной воли, подчиняясь неумолимым требованиям той социальной роли, которую они играли.
Леди Адела, графиня Блуасская, дочь Вильгельма Завоевателя и жена графа Стефана де Блуа, была именно такой женщиной. Как писал о ней Ив Шартрский, «… это то, в чем дочь превосходит своего отца: она любит стихи и она знает, что такое страсть к книгам. Она также знает, как награждать поэтов: ни один из них не уходит с пустыми руками от ее высочества…»
Понятно без лишних слов, что такие восхваления епископа с репутацией и характером Ива Шартрского были не менее твердой валютой, чем то золото, которое муж Аделы привез, так неожиданно вернувшись из Крестового похода в 1098 году. Даже более. Потому что епископ рисовал в умах слушателей и читателей абсолютно идеальный образ Аделы: она сидит в своем будуаре, читая его поэмы. Со стен свисают гобелены, изображающие победу ее отца в битве при Гастингсе. Кровать Аделы украшена резными символами философии и семи искусств. Знаки зодиака и планеты изображены на потолке. Целый мир, в форме мраморного глобуса, стоит у ее ног. Сама Адела, эфемерная, как молодая луна, превозносилась как источник его, поэта, вдохновения: «Я говорю, несомненно, о великих делах, но я знаю, как говорить о великих делах с тех пор, как я получил материал от моей Графини. Ты сама предложила мне мою поэму, ты сама вложила стило в мои руки, и ты дашь мне вдохновение, ты вложишь слова в мой задыхающийся рот».
Их частная переписка (сохранилось очень много писем, отправленных графиней и ею полученных), тем не менее, открывает читателю, что помимо вдохновения епископ получал из рук покровительницы более осязаемые блага: «Не забудь про бахрому», – деловито напоминает он.
И вся эта тонкая работа чуть не пошла прахом, когда ее муж явился в Блуа, бросив армию крестоносцев, осаждающую Антиохию. Хотя крестоносцы с чувством совершающейся справедливости грабили неверных, где могли, Крестовый поход официально имел несколько другую цель. Его нельзя было оставить в тот момент, который казался подходящим определенному участнику. Давший клятву должен был держать ее до конца. Адела практически заставила мужа вернуться к стенам Антиохии, где он и сгинул в 1101 году. Это несколько исправило нанесенный репутации семьи ущерб, но не до конца. Репутация Стефана Блуасского осталась подмоченной на века, его даже обвиняли, спустя долгое время, в попытке предательства интересов Святого Дела. По сути, его полностью реабилитировали не так уж давно, изучив массу бумаг официальных и частных писем, которые на протяжении веков хранились в архивах знатных семей.
