Весть о поражении войска привела и царя, и всех, кто узнал о ней в Москве, «в ужасть и скорбь велию». Впрочем, царь, желая поддержать позорно бежавшего из-под Болхова Дмитрия, всячески выказывал братскую любовь к нему, послал «навстречю брата своего и всех бояр о здоровье спрашивать окольничего Федора Васильевича Головина», шурина Скопина. В Москве, слушая рассказ Дмитрия о Болховском сражении, Михаил Скопин недоумевал: как можно, когда еще идет бой, заранее готовиться к поражению? Преждевременный приказ Дмитрия об отходе полкового наряда породил панику в собственном войске, а полякам, которые были в меньшинстве, напротив, придал уверенности, потому не только Никита Лихарев «отъехал к вору», но и «иные многие» из войска. Дмитрий же Шуйский объяснял свои действия просто: «видя в людех сумнение», он решил спасти пушки, чтобы те не доставались врагам[303].
В этот непростой момент царю Василию, как никогда, хотелось опереться на родственников. И он решил — быть может, по совету брата Дмитрия — послать против самозванца Скопина, тем более что в последнее время удача действительно была на стороне молодого боярина.
Князь Михаил, не пробыв дома и трех месяцев с молодой княгиней Александрой Васильевной («тримесячнаго обходу не дошед сполна не пребысть», — как говорится в «Сказании»), отправился воевать с новым самозванцем.
После сражения под Болховом воины Лжедмитрия, захватив царский обоз, «спешно двинулись к московской столице»[304]. Но столица кого только не повидала под своими стенами и легко уступать вовсе не собиралась. Да и желающих воевать под знаменами «второлживого Димитрия» пока не прибавлялось, даже наоборот: присягнувшие было ему в Болхове остатки царского войска при первом же удобном случае ночью сбежали в Москву. Встречали «вора» хлебом-солью только жители Козельска и Калуги, так и не признавшие Василия Шуйского царем.
Именно на этом, калужском направлении и должно было преградить дорогу самозванцу войско под командованием Михаила Скопина. Однако до боевых действий было еще далеко. Первое, с чего начали едва назначенные царем воеводы, — принялись «тягаться отечеством». Чашник князь Иван Борисович Черкасский, назначенный командовать сторожевым полком, бил челом на князя Ивана Михайловича Воротынского, который возглавлял передовой полк, а князь Василий Федорович Литвинов-Мосальский, получив место третьего воеводы в большом полку, увидел в этом назначении «поруху» своему отечеству, потому что окольничий князь Григорий Петрович Ромодановский был назначен вторым воеводой в передовой полк[305]. Недовольные своими местами воеводы совсем не ко времени подали прошения царю, а до царского указа отказывались брать списки подчиненных им полков и подразделений и не выезжали в войско. Начался разбор дел. А время между тем шло… Наконец царь «развел» воевод, посчитав претензии Черкасского и Ромодановского обоснованными, и выдал им «невместные» грамоты.
Но поляки не дали воеводам времени поместничать, они уже продвинулись к Москве, и совсем не на том направлении, где их ожидали. «О походе князя Михаила Васильевича против вора» коротко повествует автор «Нового летописца»: «Посла царь Василей против Вора боярина князь Михаила Васильевича Шуйсково Скопина да Ивана Никитича Романова. Они же приидоша на речку на Незнань и начата посылать от себя посылки. Вор же пойде под Москву не тою дорогою»[306].
В Подмосковье известны две речки с одним названием — Незнань или Незнайка. Одна из них является левым притоком Осетра и протекает в Зарайском районе. Посылать войско далеко на юго-восток от Москвы, к Зарайску, когда самозванец прошел Козельск и Калугу, вряд ли имело смысл. К сожалению, на многих исторических картах именно на этом направлении изображается поход войска Скопина[307]. Вероятно, автор «Нового летописца» говорит о другой Незнани, которая протекает на юго-западном направлении.
Небольшая речка Незнань — «неизвестно откуда берущаяся» — так объясняют топонимические словари происхождение ее названия — и сегодня, как и четыреста лет назад, петляет по Наро-Фоминскому и Подольскому районам Московской области, редко где удаляясь от Москвы более чем на 25 километров, пока не впадает в Десну. То, что войско было послано сюда, на ближний от Москвы рубеж, говорит о действительно стремительном приближении Лжедмитрия к столице. К тому же, посылая войско на Незнань, в Москве, видимо, были совершенно уверены, что самозванец пойдет именно этой дорогой.
Однако «посылки» — разведка, получившая задание уточнить местонахождение вражеского войска, — принесли совершенно иные сведения: самозванец, оказывается, идет не Калужской, а Смоленской дорогой. И пока воеводы охраняют неизвестно от кого берега Незнайки, «рыцари» Лжедмитрия грабят поместья и вотчины служилых людей уже в районе Можайска.
Почему самозванец выбрал именно это направление на Москву, можно только предполагать. Возможно, его разведка сработала лучше и он предпочел обойти царское войско, не встречаясь с ним на дороге к Москве. Может быть, как считал С. Ф. Платонов, для польско-литовских войск Можайск был более привлекателен, потому что стоял на главной дороге от Москвы к Смоленску, по которой поляки ждали подкрепление. Могли их привлекать и не разоренные во время борьбы с Болотниковым, в отличие от калужского направления, земли[308].
Но в полках Скопина ошибка командующих вызвала негодование: «нача бытии шатость, хотяху царю Василью изменити». Имена изменников известны, их называет все тот же «Новый летописец»: это князья Иван Катырев, Юрий Трубецкой, Иван Троекуров и «иные с ними». Заметим, что автор летописца называет события на Незнани не мятежом и не восстанием, но шатостью. Вряд ли те, кто участвовал в открывшемся военном заговоре, внезапно поверили во вторичное чудесное спасение царя Дмитрия и заспешили в его войско. Шатость в войске наглядно показала, как велико уже было в тот момент недовольство действиями Василия Шуйского и его советников, прежде всего клана Шуйских.
Скопин-Шуйский и сам был раздосадован неудачно спланированными еще в Москве действиями и советами Дмитрия Шуйского о предполагаемом маршруте противника. Но еще большее его недовольство вызывало совершенно несвоевременное местничание воевод, которое и задержало выход войска из Москвы. А здесь еще и измена открылась…
Царь приказал «князь Михаилу же Васильевичу с ратными людьми… идти к Москве, а тех, кои ему хотели изменить, на Москве пытал»[309]. Военачальники приказы не обсуждают, они их исполняют, поэтому с заговорщиками командующий войском Скопин-Шуйский поступил по законам военного времени: они были арестованы, а ненадежное войско он отвел к стенам Москвы. Подозрительный по природе и любящий послушать доносчиков Василий Шуйский провел тщательное расследование, по результатам которого всех арестованных обвинили в измене и подвергли различным наказаниям: одних после пыток казнили, других посадили в тюрьму, третьих сослали в Сибирь, на Тотьму и в Нижний Новгород. Вряд ли Михаил одобрял действия царя Василия, он понимал, что расположение подданных жестокими казнями завоевать нельзя, — нужны военные успехи, а ими-то похвастаться царские воеводы пока и не могли.
