Откушав за столом, царь вместе с гостями из Золотой палаты отправился в Грановитую, а «государьской путь кропил духовник его Благовещенский протопоп Кондратей». В Грановитой палате царь воссел на «чертожное место», справа от него поместилась невеста. У дружек царицы здесь была своя обязанность: они раздавали всем гостям подарки — «укруг коровая да глыбку сыра» — ломти хлеба и сыр, и «ширинки» — вышитые платки из дорогих тканей. Начинали дружки с жениха и невесты, затем по очереди обносили всех гостей, тем, кто не смог быть на свадьбе, посылали подарки домой. Хлеб и сыр были ритуальной едой, наделение ими в первый день свадебного пира было таким же древним обрядом, как и осыпание молодых хмелем. Совместное поедание за одним столом каравая должно было объединить роды невесты и жениха; с этого момента они становились как бы крохами одного хлеба, членами одной семьи. Для молодых, которые по традиции не должны были ничего есть и пить в день свадьбы, «крайчики» каравая и сыра были единственной разрешенной едой.
Вкусив хлеба с сыром и посидев с гостями, жених и невеста отправились в церковь на венчание. Царь следовал верхом: «и сел государь на аргамак, а государыня в сани у десницы Грановитыя палаты». Перед царицей в санях сидели четыре свахи, среди них — молодая жена Скопина Александра. Впереди свадебного поезда перед государем «свечники» торжественно несли свечи, «каравайники» — караваи, восемь одетых в золотые кожухи стольников и стряпчих — фонари.
Венчали молодых в Успенском соборе. После совершения таинства весь свадебный поезд таким же порядком возвратился обратно. «А как государь от венчания пришел в сенник, и быв с царицею у постели, пришол в Золотую палату, и стол был в Золотой палате, а у царицы был особной стол». Нужно заметить, что на свадебных торжествах большое значение придавалось порядку мест за столами во время пира. Здесь каждый занимал место не по знатности рода — местничать на царской свадьбе запрещалось, рискнувший возбудить спор сурово наказывался, — а по свадебному чину. Скопины-Шуйские занимали самые почетные места на царской свадьбе.
Второй день свадебных торжеств начинался с омовения — государь и государыня ходили «в мыленку». И здесь в числе первых были Скопины: «А государыню под руки держали болшие свахи: князя Михайлова княгиня Васильевича Шуйского княгиня Олександра да князя Микитина княгиня Хованского». Остальные свахи шествовали рядом с молодой, одна из них несла на особом блюде кику — головной убор, который носили замужние женщины. В этот день молодоженам преподносили подарки: тесть — зятю, свекор или сам жених — невесте, одаривали дорогими тканями и вышитыми платками и всех остальных участников свадебного торжества.
На второй день снова пировали в Золотой палате; государь и государыня сидели уже за одним столом, играли музыканты «в трубы и по накрам» (литаврам). На третий день свадьбы до и после застолья в Золотой палате «были потехи». Кроме больших «столов» в течение всей следующей за венчанием недели на царской свадьбе проходило еще множество застолий и обедов: «княжой» стол, «княгинин», обед патриарха у царя. Словом, уложиться в предписанные «Домостроем» три дня царская свадьба никак не могла: как верно заметил А. С. Пушкин, «не скоро ели предки наши».
Однако далеко не все разделяли радость царя, даже среди его близких родственников. Современники обратили внимание на отсутствие Дмитрия Шуйского среди гостей на свадьбе[297]. По слухам, он открыто упрекал царя в несвоевременной женитьбе: «Ты здесь веселишься, а невинная кровь льется»[298]. Подобное нелицеприятное для царя осуждение его поведения не кем-нибудь, а родным братом могло привести к охлаждению отношений между ними. Однако если бы таковое действительно произошло, то вряд ли супруга Дмитрия занимала бы самое почетное место на свадьбе — сидела «в материно место», то есть на месте матери жениха. Причина отсутствия Дмитрия Шуйского, как нам видится, кроется в ином.
«Шатость» на Незнани
В начале зимы царь послал против самозванца войско в составе большого, передового и сторожевого полков, поручив общее командование своему брату Дмитрию. Собрав полки в Алексине, Дмитрий Шуйский пришел в Белев, где и простоял всю зиму, лишь изредка нападая на отряды самозванца. Один из поляков уточнил в своих записках, когда именно происходили описываемые события. «В это время (16 января по григорианскому календарю, то есть 6-го по юлианскому. — Н.П.) Дмитрий Шуйский стоял в Белеве и затем двинулся к Болхову»[299].
Значит, во время свадебных торжеств 17 января, если верить дневнику поляка, Дмитрий находился в войске и присутствовать на свадьбе не мог. Как не могли быть на торжествах и многие другие, близкие царю люди, — потому в описании царского венчания список гостей оканчивается словами — «и иные бояре, которые были на Москве». То есть присутствовали на свадьбе лишь те, кто не был в тот момент в действующей армии.
Если разногласия между братьями все же и были, то недовольство Дмитрия объяснялось не столько несвоевременностью свадьбы, сколько самим фактом женитьбы Василия. Ведь с появлением у царя наследников уменьшались шансы самого Дмитрия занять престол после своего старшего брата. Впрочем, у Дмитрия была возможность завоевать авторитет, доверие и симпатии в войске, показав свое полководческое мастерство на поле боя. Но вот как раз на этой стезе он и не преуспел. Трусость, неумелость действий и отсутствие главных качеств полководца — мужественности и решительности — в очередной раз привели его к поражению.
Зима 1608 года выдалась морозная, снежная, в отдельных местах снег лежал глубиной до полутора метров. В открытом поле по такому снегу ни пеший не пройдет, ни конный не проедет. Поэтому активные боевые действия ни та, ни другая стороны не вели, ограничивались лишь небольшими стычками, а когда ударили сильные морозы, и вовсе отошли на зимние квартиры. Самозванец перезимовал в Орле, а весной двинулся к Болхову, туда же «по последнему пути» перед весенней распутицей подошел и Дмитрий Шуйский. Сил у него было достаточно — поляки, желая блеснуть своей храбростью, насчитали в царском войске 170 тысяч человек, хотя вряд ли войско превышало 30–35 тысяч. С самозванцем же, по словам все тех же поляков, было не более 13–15 тысяч человек[300].
В мае, после Николина дня, в пятницу, войска встретились. Бой, как отмечали обе стороны, был жестоким, продолжился он и в течение всего следующего дня. И вот в тот момент, когда еще не было ясно, какая из сторон возьмет верх, Дмитрий Шуйский, испугавшись, что поляки могут захватить пушки, неожиданно для всех отдал трусливый приказ «отпустить наряд» в Болхов. Перебежавший к самозванцу сын боярский Никита Лихарев рассказал о намерениях воеводы неприятелю, который немедленно воспользовался этой вестью: «и всеми людми напустиша на московских людей и московских людей разогнаша и наряд у них поймали»[301]. Войско Дмитрия Шуйского, не выдержав стремительной атаки польской конницы, обратилось в бегство. По дороге бросали оружие, «под конскими ногами напрасно умираху, и возматися воздух от конского ристания и друг друга незнающе, помрачиша бо ся лица их от пыли веемыя по воздуху»[302]. Пять тысяч человек из царского войска укрылись в Болхове, который тут же захватил самозванец, основные же силы по приказу Дмитрия Шуйского отступили к Москве.
