– Не любишь ты меня совсем не любишь, – бормотал он, пока она приходила в себя, пыталась отдышаться, – А он говорил, все будет по-другому, он говорил, что это только на один раз, просто дружеская услуга, а потом он выдаст тебя за меня замуж, силой погонит, заставит, если нужно, и никуда ты не денешься, будешь моя, совсем моя навеки и навсегда, – он бормотал, и Ада, внезапно успокоившаяся смотрела на него с отвращением. Ее распахнутый халат больше его не интересовал, и она тоже о нем забыла, села на пол, глядя на своего жениха, который, рыдая, лежал у стены.
– Кто «он»?
– Ян, – и ей потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что речь идет о Сайровском. Значит, Дима все знал. Значит, он сам на это согласился. Значит, он просто подарил ее – вассал чертов своему чертову сюзерену ее подарил, нет, не так, предоставил в пользование, подонок. И стали вдруг понятны и его тактичность, и то, как он точно тогда в больнице обо всем догадался, и ее прошиб холодный пот – не приди сегодня Герман, не предложи свой план, и она бы попалась, она бы правда вышла замуж, и за кого, за этого подонка, и Аде от злости не хватало даже воздуха, чтобы начать на него орать, только кровь отлила от щек, и хотелось курить, необходимо было закурить.
– Только он врет, Ада, врет, было все, я-то знаю, когда ты не пришла ночевать, я все знаю, ты с ним, а теперь вы обманете меня, как он меня уже обманывал, – она дальше и слушать не хотела. И только запоздало испугалась – как близки они были к провалу, начни Дима обсуждать с Сайровским то, что она тогда не ночевала дома, в ту ночь, когда она была приготовлена и убрана как жертва цветами, как аппетитный десерт подана к столу. Значит, Дима думал, что она была с Сайровским, Сайровский – что дома, а на самом деле они с Германом ходили по краю, и сейчас весь их план мог полететь к черту, если бы Дима не считал, что президент способен его обмануть.
– Он обещал мне карьеру, обещал сделать меня главврачом, обманул, и тебя отобрал, а я ведь все для него сделал, – она выдохнула, как же хорошо, что эти гады не могут между собой договориться, не верят друг другу ни в чем, ее любовь была спасена – но надо быть осторожнее, хотя сейчас вроде бы пронесло. – Но мне еще повезло, знаешь. Я-то, правда, ни в чем не виноват, это было вроде эвтаназии, он-то уже совсем ничего не соображал, и семья его тоже была в курсе, а как бы они на такое могли согласиться, если бы это не для его блага. Ян умник, Ян всех обманул, потом взорвал этот проклятый крематорий, и люди погибли, и Горецкая с дочкой тоже, ба-баах и все, чтобы никто и не узнал, что мы сделали…
Он путано рассказывал о том, как умирал президент, как ему не оказывали помощи, как сам Дима, много времени проводивший в больнице, зашел в палату и сделал укол, и она будто видела – серая палата, ночь, а вдоль стен выстроились, словно молчаливые тени, гнусные палачи – дочь, престарелая жена президента, ближний круг, и руководил всем Сайровский, стоя и гадко усмехаясь над телом несчастного старика, который умирал долго и мучительно, хрипел, умоляя об уколе, чтобы облегчить боль, и Дима сделал, Дима облегчил боль – на веки вечные. И спросила себя – а знал ли Герман? – и понимала, что вероятно все произошло не так, буднично и просто, и никто не стоял над телом, любуясь агонией – кто же заподозрит, кто задастся вопросом, Горецкий был так стар. И снова перед глазами возник взорванный крематорий – а знал ли Герман, что террористы, которых он ловит, ближе, чем он думал?
– Но ты же простишь меня, добрая, хорошая, ты простишь, – он потянулся к ее рукам и она отскочила, словно он был гадюкой, которая хотела ее ужалить, хотя нет – в ней было презрение, а не ужас – словно он был тараканом. – Красавица моя, ты же меня простишь, куда ты денешься, ты же моя, а через месяц – будешь навсегда, потому что Яну ты скоро надоешь, потому что он-то на тебе не женится, он уже женат, и ты будешь моя, потому что он решает, он теперь главный, он обещал, – Дима перестал реветь и теперь хрипло смеялся, и она понимала – он прав. Все эти его признания ничего не меняли, но теперь у нее был Герман, и она могла…
Политика, она подумала. Кому какое дело? Горецкий мертв, мертва и его семья, а Дима… ей больше нет нужды думать о нем, уже завтра она будет далеко отсюда, в другой жизни, где нет этой грязи, этого копошения в экскрементах, но только одна мысль не давала ей покоя – это же она собиралась за Диму замуж, она сама все так решила, она с ним встречалась, и зачем такие сложности, она же и так выскочила бы за него, не подумав о последствиях. А потом вдруг поняла – так да не так, сколько раз она пыталась сбежать от этого союза, была уверена, что сбежит, но все время что-то случалось, и она откладывала, а если Дима был не так глуп, если он видел к чему все идет? Как они смогли загнать ее в эту ловушку, если только не…
– Илья знал? – Голос внезапно сел, и ей пришлось повторить вопрос, а потом снова и снова, и, преодолевая брезгливость трясти его за плечи, пытаясь разбудить, потому что, пока она размышляла, пока развязать этот запутанный узел, он уснул пьяным сном.
И когда Ада поняла, что ничего от него не добьется, она вскочила и стала собираться – ей нужно было навестить одного своего старого друга, одного своего агента-хранителя, чтобы задать ему пару неприятных вопросов. Она захватила с собой платье, которое они выбрали с Германом, какие-то украшения, обувь, сумочку – она не была уверена, что ей хватит сил ночевать с Димой под одной крышей, лучше уж отель, и плевать на безопасность и журналистов. Но еще прежде, чем она стала одеваться, она долго стояла под душем, пытаясь смыть ощущение, что все ее тело там, где ее касался Дима, покрыто чем-то мерзким и липким.
Ее охране сегодня придется за ней побегать, подумала, бедные мальчики. Но ничего, это в последний раз.
***
Не стоило выходить – комендантский час уже начался, и время было тревожное. Ей же надо вести себя естественно, но что такое естественно для женщины, которая готовится купить себе продолжение блестящей карьеры через постель с неприятным ей человеком, через брак – с отвратительным, кто мог сказать?
Она подумала, Илья не мог знать, не мог, он тоже обманулся, слишком было мерзко, если он сознательно загонял ее в эту петлю, и она приедет к нему и все объяснится. Она слишком много лет доверяла ему почти как себе, а иной раз больше, чем себе, она должна была узнать правду. Правду, которая волновала ее куда больше, чем то, что первого президента убили – эта новость как раз не поразила ее, просто заставила укрепиться в своем решении сбежать завтра, если бы у нее были сомнения, это могло стать последней каплей, но сомнений она не ведала – и отчего-то совсем не удивилась тому, что новый президент убил кучу людей только для того, чтобы скрыть другое свое преступление. А террористы – на них так удобно было все это свалить. Она восприняла эту новую информацию так, словно внутренне давно ожидала чего-то подобного. И теперь думала, аккуратно, но очень быстро ведя машину – не хватало только попасть в аварию в одном шаге от свободы – думала о другом, о том, что с Арфовым надо попрощаться, они ведь никогда больше не увидятся. Пусть он даже не поймет, что это прощание. Давно следовало навестить его в отшельничестве, а теперь еще, если вдруг – хотя верить в это не хотелось – если вдруг, то плюнуть ему в лицо. Завтра у нее весь день будет занят, надо столько всего успеть, так себя приготовить, чтобы выглядело, будто она собирается подать коронное блюдо к высочайшему столу, и выспаться стоит – кто знает, как именно Герман собирается сбежать из города, может быть, ей понадобится очень много сил. Завтра она просто не успеет к Илье, так что это даже объяснимо – что ее в ночь понесло к своему агенту – выглядит подозрительно, но она славилась своими выходками, пусть репутация работает на нее, пусть хоть раз в жизни будет от всего этого какая-то польза. И она думала, гнала машину, а фонари летели мимо яркими вспышками, и ни одной машины не попалось навстречу, а сзади, наверняка кто-то должен был ехать, ее же охраняют – и поэтому тоже стоило быть осторожней, ведь это люди Германа, почти сам Герман, это те, кому он, по его словам, доверил ее, значит, надо ехать так, чтобы им ничего не угрожало, они же будут пытаться не потерять ее из виду, они ведь ее единственная защита от маньяка, о котором тоже не следовало забывать. Она думала – «я под колпаком и все кругом так запуталось, что я даже не понимаю, плохо это или хорошо» – но следовало это ощущение распробовать до конца – завтра это закончится, завтра, завтра…
