К тому же он был уверен, что и она его предаст. Отправит его Октавиану, чтобы спасти свой трон. Паранойя? Откровенно говоря, его так часто предавали, что, как говорят римляне, «рыба с разорванной губой повсюду видит крючки». И «рыбе» было чего опасаться, имея дело с Птолемеями: у них имелась привычка дарить победителям голову беженцев; например, брат Клеопатры с головой Помпея… Египет слаб и вынужден уступать перед силой. Антоний никогда этого не забывал и в свое время сыграл на этом. Но, исходя из опыта, часто задавался вопросом, любила ли его эта женщина по-настоящему.
Он не был готов к подобным сомнениям, угрызениям и сожалениям. И тем более к горечи и тревоге. Его ждал мучительный конец, потому что она была создана не для него…
Странный воин с желанием быть любимым мужчиной. Импульсивный и добродушный, что совершенно не соответствовало характеру настоящего римлянина. Тут уместно вспомнить случай, произошедший с ним и его женой Фульвией после их свадьбы: до Италии дошли слухи, что армия Цезаря была разбита в Нарбоннезе, поэтому Антоний поспешно вернулся в Рим, чтобы успокоить жену, «переоделся в одежду раба и, накинув капюшон, ночью пришел к дому, сказав, что принес письмо для Фульвии от Антония. Его впустили. Взволнованная Фульвия стала спрашивать, жив ли Антоний. Он молча протянул ей послание, и когда она, готовая расплакаться, начала разворачивать свиток, он обнял ее и покрыл поцелуями»…
Что общего было между тем Антонием, полным радости и пылкости, и этим затворником Тимоньеры? Настоящее не имеет связи с прошлым. В лучшем случае прошлое – как младший двоюродный брат, и чаще всего они с настоящим чужие друг другу. Оставаясь наедине с собой, падший император искал путеводную нить своей жизни – эту излюбленную современными сценаристами «красную нить», – но ничего не находил. Случайные встречи, «стечение обстоятельств». Судьба человека – не что иное, как лоскутное одеяло.
Глава 30
В давние времена боги были красивыми. Их лица выражали искренность, обнаженные тела просили ласки. Селене нравился молодой Дионис, восседающий в колонном дворе дома Антония, а также огромный Геркулес из его комнаты, которого теперь она видела нечасто: отныне отец принимал ее в экседре, открытой летней приемной, с одной стороны которой располагался двор, а с другой – море. Там, мягко говоря, было не жарко. Но он хорошо укутывался (а она все время мерзла) и одевался согласно своему чину; под плащом у него даже имелись латы – кожаные, так называемые «анатомические», потому что они точно повторяли и выгодно подчеркивали мускулатуру тела. Он давно сбрил свою безобразную бороду и подстриг волосы, отчего Селене стало казаться, будто он моложе Диониса и почти такой же красивый.
Она заметила, что в прихожей закрыли шкаф с душами богов. С верхних галерей иногда доносились быстрые шаги слуг, из кухни долетал звон котлов, и дети рабов, которых она не видела, но слышала, играли в игру на пальцах, выкрикивая «царь». Если она приезжала до того, как хозяин дома просыпался, и ждала его в прихожей дольше обычного, то слышала звуки кифары и лидийской флейты. Всегда одну и ту же мелодию.
– Отлично, – произнесла Царица, когда Селена рассказала ей об этом. – Он снова ощутил вкус к жизни, раз начал слушать утренние серенады!
Каждый раз одинаковая мелодия и хриплый голос местной певицы. Припев повторялся до одержимости, до рыданий, и Селена, как ей потом покажется, вспомнит его: «Нет, я не буду слушать тех, кто велит мне отвергнуть желание, испытываемое к ней». Слова, не имеющие смысла для девочки, которая день за днем покрывалась испариной в темной и влажной прихожей. Потрескивание ладана перед старым восковым ликом; крик чаек на пустом дворе; цоканье подбитых гвоздями подошв ливанцев… И от этих слов: «желание, испытываемое к ней» – у нее сожмется сердце, когда она однажды услышит их вдали от Александрии. Это была не утренняя серенада, ее мать ошибалась; музыка, которую слушал отец, не побуждала проснуться, а вызывала желание закрыть глаза и свернуться клубочком.
Он приехал на остров отметить свой день рождения. Может, он вовсе не рассердился на Клеопатру из-за ее неудавшейся попытки переместить флот в Красное море? У нее не было резервного плана. Кизикские гладиаторы? Будем серьезны: как эти бравые ребята могли пересечь Иудею? Царица снова от него зависела. От него одного.
На пире в его честь присутствовали все дети, даже Цезарион. Пил Антоний немного, слушая, как его друзья Канидий и Луцилий вспоминали о «хороших временах», о первом визите в Александрию одиннадцать лет назад, когда им все казалось таким легким.
– Помнишь, Марк, как тебе в голову взбрела идея порыбачить в Царском порту? – спросил Канидий. – Но ты ничего не выудил, и все с тебя хохотали.
– Расскажи, – попросил Аристократ, – меня там не было.
– В расчете заткнуть рот насмешникам Марк приказал одному рыбаку каждый день нырять и цеплять рыбу на крючок. Только Клеопатра догадалась о его выходке и однажды утром послала своего стражника опередить рыбака… О, надо было видеть физиономию Антония, когда он вытащил из воды копченого угря!
– И наша великая Царица, – добавил софист Филострат, – преподала ему остроумный урок: «Император, оставь удочку и сети мелким принцам, которые правят лишь на Фаросе и Канопе. То, что нужно ловить тебе, – города, царства и континенты».
Марк Антоний повернулся к жене и с двусмысленной улыбкой произнес:
– Думаю, что в этом смысле я тебя не разочаровал, душа моя…
И этой ночью она долго не отпускала его от себя. Они снова были счастливы без слов. Иногда. В то время в тишине они желали, чтобы эта зима длилась вечно, но прекрасно понимали, что скоро наступит весна.
Глава 31
На улицах Александрии стоял апрель. На пристани, рядом с храмами, под крытыми галереями и даже на перекрестках, где бродили собирающие отбросы ибисы, было полно народу: фокусники, поводыри обезьян, укротители огня со всего царства ринулись в город. Царица платила. Теперь каждую неделю на ипподроме устраивали «охоту» на гиппопотама; в театре участились соревнования по пиррике – среднеазиатскому танцу, где молодые люди делали вид, что дерутся на саблях.
– Не будем злоупотреблять военными танцами! – говорила Клеопатра. – Не нужно напоминать о происходящем, когда мне хочется отвлечь людей.
Хлеба и зрелищ. Ей было не занимать воображения, когда речь шла о зрелищах, да и на хлеб она не скупилась.
– Нельзя ли дать представление в Большом гимназиуме? Что-то не очень официальное… – Так она размышляла вслух в присутствии Мардиона, старого евнуха, которого любила больше своего отца. – Объединенный праздник, который станет еще одной возможностью одарить людей за мой счет. Нечто в духе «Праздника Дарений»; потом церемония, пир на Агоре, вино ручьем, вещевая лотерея… Жаль, что Цезарион пока не стал совершеннолетним и не научился наконец владеть оружием. Пока мы не слишком опоздали… И почему нельзя одним ударом убить двух зайцев? Одновременно с ним Антилл мог бы тоже надеть мужскую тогу…
