Галия заказала себе бренди, и после трех маленьких стаканчиков «поплыла» — невиданный случай, она может выпить очень много! Женька уединилась со своим Хайдаром, а Ольга не в меру развеселилась, отпуская двусмысленные шуточки. «Пошли отсюда!» — попыталась вразумить ее Галия. Та только хохотала.
Она не помнит, как вышла на улицу, как поймала такси, как расплачивалась, входила в квартиру. Похоже, им что-то подмешали в алкоголь: Ольга потом рассказывала, что у нее в тот вечер из сумочки вытащили пять тысяч долларов, а счет подали аж на двадцать две тысячи рублей. Оказывается, фривольный разговор с официантом тоже входит в услуги…
Получается, что самое родное существо у Галии — ее полосатый Кыся. Ему еще и года нет, но умнющий — страсть! Когда Сережа в гостях, Кыся обязательно прыгнет на кровать и уляжется на его подушку. Мол, ты тут никто, твое место занято, чего пришел! Сережу, кстати, это злит. А Кысю — радует. Он всегда пожалеет Галию, помурлыкает ласково.
Недавно Кыся пережил ужасный стресс — Галия принимала Сережу, они ужинали при свечах и разругались по пустякам, он уехал домой, хлопнув дверью, а она с горя подалась на дискотеку. Непогашенные свечи оплавили стол — хорошо, что он был из дорогого пластика, а так бы — прощай, квартира! Галия приехала под утро. Кыся жалобно мяучил у дверей, в комнате пахло горелой шиной. Пронесло — повезло Галие!
«Все мои знакомые думают, что у меня от мальчиков отбоя нет. Еще бы: молодая, симпатичная, успешная. Не замужем. Детей нет. Но ведь и мужиков нет! Где их взять?! Для меня деньги не главное, главное — чувства. Пробовала я пожить и с простым мальчиком — он менеджер торговой фирмы. Начиналось все хорошо. А потом я вижу, что он просто-напросто пользуется: моей машиной, квартирой, деньгами… Очень мало сейчас мужчин с чувством собственного достоинства. Особенно если это небогатые люди. Да и где я с ними встречусь, если вращаюсь только в своей среде? А те мальчики, что при деньгах, — либо женаты, либо у них есть постоянные девочки. И Сережа, похоже, дохлый номер. Самое большее, на что я могу надеяться, это родить от него ребенка. Конечно, ему выгодно со мной поддерживать отношения — я ему помогаю по службе, он же не разбирается в банковской механике. А я ему подскажу: здесь то-то и то-то… Это развивает его бизнес. Но годы идут, и лучшая часть моей жизни уже позади», — размышляет Галия, помешивая соломинкой коктейль. В эти минуты лицо ее лишено обычного «рабочего» напряжения, и в чертах нет той властности и силы, которые возникают, когда она говорит с клиентами. Сейчас она просто усталая девочка, лишенная настоящей нежности и ласки.
В ресторане «Бенихана» Галия полдничает вместе Аллой Ребо, киношницей, с которой она познакомилась в ту памятную поездку в Египет. Алла — женщина потасканно-богемного вида, с темными от курения зубами, с непрокрашенной сединой в черных, как скворечьи крылья, волосах. Она любит украшать себя огромными круглыми бусами, перстнями из серебра, любит говорить молодежное слово «жесть», которое из ее ярко-накрашенных уст звучит как ругательство. Алла хочет снять про Галию документальный фильм и поощряет свою будущую героиню к дальнейшей откровенности.
«Мы с Сережей в основном встречаемся по средам и пятницам — дома он говорит, что у него ночные дежурства. Ключи у него есть. Я приезжаю, в квартире уже пахнет кипяченым молоком — Сережа так следит за здоровьем! На ночь он, кстати, не ест. И меня пытается приучить. Но на работе у меня такой аврал, иногда только и удается кофе глотнуть. Сережа не пьет, не курит. Привозит обычно несколько дисков — посмотреть со мной кино. А у меня от усталости глаза слипаются. Иногда и не хочется, чтобы он приезжал. Думаешь — доползти бы до кровати и никого не видеть».
Алла мудро улыбается, прокуренно басит: «За все надо платить, моя детонька…» Галия не спорит: «Теперь это, конечно, ясно. Но и жизнь свою я уже не смогу изменить. Иногда, правда, хочется расслабиться. Даже в середине рабочей недели мы с девочками как загудим! От Сережи я скрываю — зачем ему лишние знания?! А я люблю выпить — как-то забываешь обо всем, легче становится. На следующий день на работе все нормально, но вечером спать хочу невыносимо. Сережа мне сочувствует: вот, мол, как ты выкладываешься… Я поддакиваю: ага, точно».
Галия говорит Алле о том, что все чаще она чувствует неустойчивость окружающей жизни, личную неустроенность и разочарование. Что в завтра нет никакой уверенности, а сил становится все меньше. Что жизнь постоянно вырывается из ее «доверительного управления», акции падают, обязательства растут. Собеседница понимающе качает головой, курит длинную сигарету, увядшей рукой поправляет жесткие пряди. «Послушай, — говорит она Галие, — а ты не пробовала впасть в православие? Сейчас это модно. Говорят, некоторым помогает. Чистка организма».
Нет, для Галии этот путь невозможен, хотя иногда, от тоски, она и заходит в церковь. Но она не так давно помирилась с матерью, и что, опять заводить скандал — теперь уже из-за веры? Галия купила матери квартиру во Владимире (там же поселился и брат Алмаз, у которого собственный небольшой бизнес — грузовые перевозки). Конечно, с матерью нет уже той родственной близости, что была когда-то в детстве. Но Галия привезла ей норковую шубу из Эмиратов, задарила племянников красивыми игрушками (у Алмаза двое мальчишек). Галия даже уступила просьбам матери и встретилась с отцом — впервые за много лет. Ей стало жаль его — старый, больной, одинокий человек — жена давно его бросила. Галия не то чтобы простила отца. Прошлое заслонили другие события, и то, что казалось когда-то важным, теперь ничего не значит.
Галия подзывает официанта и заказывает себе бренди. Сейчас ей станет веселей. Нет, пусть Алла не переживает, она не сопьется — Галия сумеет остановиться, когда почувствует опасность. Она — сильная девочка. Все еще сильная. Но бывает, что обстоятельства выше нас. Даже очень сильные мальчики не могут развернуть ход льдин в половодье. (Кстати, и это было в ее жизни — она чуть не утонула в детстве, катаясь на льдинах.) Ну что же, будь что будет — и Галия озорно подмигивает древней, как египетская мумия, киношнице. Пусть Галие бывает грустно, но ей пока не надо бодриться или погружаться в философию — еще есть силы, чтобы жить бездумно, одним днем, одними инстинктами…
Долгие проводы
Сыплет черемуха цветом. Солнце ласково. Дни — изумрудно, удивленно-зеленые. Весна, весна! Земля проснулась, повела плечами, стряхивая городской мусор. Пахнет весной даже в электричках метро — там, где поезд выбирается из-под земли на простор. Гаснут желтые лампы в вагонах. Синий свет неба. Пассажиры, плотно рассевшись по скамейкам, молчат — каждый обреченно думает о своем. Женщина в светлом пальто везет пустую раму. Для картины. Рама, только что рожденная, беззащитно светится струганым деревом. Женщина везет раму с гордостью — наверное, картина очень хороша. А пока в раме березовые тени, белоствольные, — поезд, медля, идет через молодую рощу. И тут, в общей думающей тишине, заплакала жалейка. Почти забытая мелодия, щемящая. Прерывистая — жалейщик пожилой, медленно, медленно идет он по проходу. Бедняк. Куртка из болоньи, старенькая, чистая. Ботинки «прощай, молодость». Брючишки в линялую клетку. Седая под фуражкой голова. Глаза слезятся — больные. Пассажиры совестливо полезли в карманы за мелочью — скоро День Победы. Жалейщик чуть повел головой — не надо денег. Мелодию заглушает шум — состав пошел быстрее. И вот уже черный тоннель. Ему, как и черным дням, кажется, не будет конца…
