Боб обнял брата за плечи.
– Джимми. Ты меня пугаешь. И ты пьян. Сейчас нам надо разобраться с Заком и Сьюзан. Все у тебя будет хорошо.
Джим снял с плеча его руку, снова привалился к стене, закрыл глаза.
– Ты это вечно всем говоришь. Хорошо не будет. – Он посмотрел на Боба и опять смежил веки. – Бедный ты тупой ушлепок.
– Хватит! – Боб ощутил вспышку гнева.
Глаза Джима сейчас выглядели бесцветными, едва поблескивали бледно-голубым сквозь щелочки век.
– Бобби… – проговорил он почти шепотом, и по его лицу покатились слезы. – Я обманщик.
Он утирал щеки голыми руками под ледяными порывами ветра. Кусты внизу шелестели, сгибаясь к земле.
– Пошли внутрь, – мягко сказал Боб.
Он взял брата за локоть, но Джим вырвал руку. Боб отступил.
– Слушай, ну откуда ты мог знать, что он тебе звонил!
– Боб, он погиб от моих рук.
Под порывами ветра рукава куртки Боба надувались и трепетали, как паруса. Боб скрестил руки на груди, уперся носком ботинка в балконное ограждение.
– Да? И почему же? Потому что ты толкнул речь на демонстрации? Или потому что ты изо всех сил его защищал?
– Да не Зак…
Боб изучал свою ногу, сверху она смотрелась очень широкой.
– А кто?
– Отец наш.
Слова прозвучали обыденно. Как будто Джим предлагал ему вместе помолиться вслух. Отец наш, сущий на небесах. Дошло до Боба не сразу. Он повернулся к брату.
– Неправда. За рулем сидел я, мы все это знаем.
– Не сидел ты за рулем. – Мокрое лицо Джима в одночасье сделалось старым и сморщенным. – Ты сидел на заднем сиденье вместе со Сьюзи. Вам было четыре года, вы ничего не помните. А мне было восемь. Почти девять. В этом возрасте уже многое запоминается. – Джим стоял, привалившись к стене, и смотрел вдаль. – Обивка у сидений была синяя. Мы с тобой ссорились, кто поедет спереди. Он сказал: «Ладно, Джимми, сегодня ты рядом со мной, а близнецы позади», и пошел к калитке. Я тут же сел на место водителя, хотя мне миллион раз это строго-настрого запрещали. Я делал вид, что рулю по дороге. Нажал сцепление… – Он еле заметно покачал головой. – И машина покатилась вниз по склону.
– Ты пьян.
– Я сразу запихнул тебя на переднее сиденье, мама еще из дома не успела выбежать. А сам перелез назад – задолго до приезда полиции. Мне было восемь, неполных девять, и вот какая хитрость. Разве не удивительно? Прямо как девочка из фильма «Дурное семя».
– Джим, ты это сейчас выдумал?
– Ничего я не выдумал. И я не пьян. Сам удивляюсь, я ведь столько выпил…
– Я тебе не верю.
Усталые глаза Джима глядели на Боба с жалостью.
– Конечно, не веришь. Но ты ни в чем не виноват, Бобби Берджесс.
Боб посмотрел на бурлящую реку, на каменные глыбы, застывшие на берегу. Все было ненастоящим, искаженным, безмолвным. Даже шум реки пропал, словно Боб с головой ушел под воду, и все звуки стали глухими.
– Почему ты говоришь это сейчас? – спросил он, по-прежнему глядя вниз, на реку и пустой двор.
– Потому что больше не могу молчать.
– Прошло пятьдесят лет, и ты вдруг больше не можешь молчать? Чушь какая-то. Я тебе не верю. Уж извини, нашел время распускать сопли! Мы здесь, чтобы помочь Сьюзан. У нас и без твоих истерик забот хватает. Господи, Джимми, приди в себя!
Братья теперь стояли лицом к лицу под буйным ледяным ветром. Джим больше не плакал. Он выглядел бледным, больным и старым.
– Ты ведь шутишь? – спросил Боб. – Это ведь у тебя такие шутки охренительно смешные? Ты меня правда напугал.
– Я не шучу.
Джим осел на цементный пол, прислонившись спиной к стене. Локти у него лежали на согнутых коленях, руки безвольно повисли.
– Знаешь, каково это? – Он взглянул на Боба снизу вверх. – Каково смотреть, как идут годы, а ты все не можешь заставить себя признаться. В детстве я все думал, скажу сегодня же. Вот приду домой из школы и прямо так и скажу все маме. Подростком думал, что напишу письмо и подброшу маме перед тем, как уйти в школу – чтобы дать ей время переварить новость. И в Гарварде я все еще собирался отправить ей письмо. Но бывали дни, много дней, когда я думал, нет, это сделал не я. – Джим пожал плечами, вытянул ноги. – Вот просто не я, и все.
– Это сделал не ты.
– Господи, ты уймешься? – Джим подтянул колени к груди, поднял глаза на брата. – Я тебя умоляю. Помнишь, что я сказал в тот день, когда мы узнали про выходку Зака? Я сказал, что он должен прийти с повинной. Берджессы не бегают от властей. Мы отвечаем за свои поступки. Вот что я сказал. Ты представляешь?
Боб молчал. Он снова слышал окружающие звуки, шум водопадов, с которых обрушивался речной поток. А потом в комнате зазвонил телефон, и Боб поспешил туда, зацепившись ногой за порог.
Сьюзан рыдала в трубку.
– Погоди, Сьюзи, я ничего не разберу.
Джим отобрал у Боба телефон, приложил к уху, – вновь прежний, привыкший руководить.
– Сьюзан, помедленней.
Он закивал, посмотрел на Боба, поднял вверх большой палец.
Зак был в Швеции у отца. Он только что позвонил оттуда Сьюзан. Отец разрешил оставаться у него сколько угодно. Сьюзан не могла сдержать рыданий, она-то уже считала сына погибшим.
Даже у миссис Дринкуотер щеки блестели от слез. В фартуке поверх халата старушка хлопотала на кухне.
– Теперь бедняжка сможет поесть, – сообщила она Бобу доверительно, кивая так, будто это был их общий секрет.
Глаза у Сьюзан опухли и превратились в щелочки, лицо блестело. Не помня себя от радости, она обнимала братьев, миссис Дринкуотер и собаку, неистово колотившую по полу хвостом.
– Он живой, живой, живой! Мой сын Зак живой!
Боб и сам не мог перестать улыбаться.
– Ой, нет, есть я не могу! – Сьюзан порхала вокруг стола, похлопывая стулья по спинкам. – Я чересчур счастлива, чтобы думать о еде! Он все извинялся, что напугал меня, а я ему говорю: «Милый, главное, ты жив-здоров, а остальное не важно!»
– Скоро она рухнет с небес на землю, – сказал Джим Бобу на обратной дороге в гостиницу. – Она сейчас парит в облаках, потому что Зак жив. Но вскоре до нее дойдет, что он от нее уехал.
– Он вернется.
– Спорим, что нет? – Джим глядел прямо перед собой на дорогу.
– Об этом будем думать потом. Пусть немного порадуется. Лично я просто счастлив!
В машине Боба не покидала память об ужасном разговоре, произошедшем на балконе. Как будто жуткий ребенок дергал его за рукав в темноте, повторяя: «Не забудь про меня. Я здесь». Но сейчас у Боба возникало ощущение, что этого разговора на самом деле не было. На фоне радости, что с Заком все в порядке, этот эпизод казался незначительным, ненастоящим.
