Некоторое время ирландец скрючился, облокотившись на одно колено, тяжело дыша сквозь зубы. Француз тоже не мог отдышаться, он тоже был ранен, но не сводил широко открытых серых глаз с лица врага.
Ирландец с трудом поднялся и, в бешенстве, произнес искаженным от злости голосом:
— Игра окончена. Сейчас ты умрешь.
В растерянности командир пытался поймать его взгляд.
— Вы хотите сказать… вы желаете продолжить?
Зеленые глаза яростно сверкнули, и Кул бессвязно прошипел:
— Только попробуй остановить меня еще раз, и ты пожалеешь об этом.
С тех пор никто не слышал, чтобы командир проронил еще хоть слово. Бой был беспощадный и долгий, но противники сражались как львы, им уже нечего было продемонстрировать друг другу, но мастерство и желание победить, которое читалось на их искаженных лицах, преобладали.
Разрезая воздух на части массивным мечом, француз успевал говорить:
— Она просила пристрелить тебя как шелудивого пса.
— Скажи ей, пусть убирается к… — последние слова застряли в горле ирландца, когда он получил жесткий удар по шее.
— Но я сказал: «Нет».
Тот, кому были адресованы эти слова, похоже, не расслышал их. Он двигался, словно танцор в восточном танце, изящной, но губительной поступью. В полдень, блистая в бою, он умер.
Никто не заметил ни времени, ни того момента, когда меч француза пронзил сердце ирландца. Темноволосая голова Кула откинулась назад, и какое-то время казалось, будто его налитые яростью зеленые глаза бросают вызов небесам. Француз стоял на месте, но в полной боевой готовности, не сводя глаз с точки, которую только что пронзил его меч. Потом оружие выпало из обессилевших рук жертвы, и мягкое тело упало на конец меча. Француз выпрямился, подхватил левой рукой грудь противника и с ревом, чтобы заглушить звук извлекаемого клинка из тела и кости, вытащил меч. Ирландец упал, подогнув под себя ноги, красная от крови левая рука откинулась назад, в грязь, а правой рукой он словно еще собирался схватить саблю, лежавшую неподалеку.
Некоторое время француз, стоя прямо, смотрел на мертвое тело. Затем склонил голову и стер кровь со лба левой рукой. Он зашагал к куче с обмундированием, наклонился, чтобы подобрать темно-красный пояс гусара, и аккуратно вытер лезвие своего меча. Бросив пояс, он направился к своей лошади.
Командир подозвал сержанта и двух часовых, чтобы те отнесли тело на задний двор, и испуганно уставился на француза.
Все было кончено; ему больше было нечего добавить или сделать. Но их всех поразило то, что пришедший к ним враг продемонстрировал свою силу и собирался повернуться к ним спиной и уйти невредимым. Секундант француза, не получив от командира никаких распоряжений на запрет действий, помогал ему собрать снаряжение кирасира.
Можно было предположить, о чем думал тогда незнакомец. На мужественных чертах его лица застыла ужасающая маска из размазанной крови и пота. Его грудь периодически вздымалась и опускалась, пока кирасир собирался и вкладывал меч в ножны на поясе. В тот момент, когда он взял шлем, так же как раньше, чтобы распрощаться с этим местом, его глаза, встретившие взгляд командира, были бездонными, как море в ночи.
Он устало произнес:
— Спасибо. Все кончено. Вы больше никогда не увидите меня.
Кирасир взобрался на лошадь, надел шлем с такой уверенностью, что наблюдавшие за происходящим просто не могли не восхититься силой его духа. Он приветственно помахал всем и приставив руку к шлему. Потом лошадь развернулась и аккуратно сделала шаг, изящно помахивая хвостом.
Черная лошадь с достоинством тронулась с места, их высокие фигуры теряли очертания, и меньше чем через минуту за ними восстановилась прежняя пелена тумана, в котором они утонули навсегда.
Глава 34
В Лине находились раненые, которые взывали ко мне. На этот раз — лошади. Когда начался штурм, его возглавил Ней. Он храбрейший из храбрых. Я направлялся к Ля Бель Альянс, надеясь на встречу с императором, но наткнулся на Мишеля Нея. Я видел, как он хватал своих воинов в невероятном бешенстве, казалось даже воздух загорался, когда он проходил мимо. Когда этот огромный кавалерийский отряд разразился словно гром между Хугумонтом и фермой Святой Гааги, позади образовалась пустота, и я последовал туда, словно повинуясь неимоверной силе притяжения, которой ранее я никогда не испытывал.
Они добрались до вершины. Кавалеристы захватили британские пушки. Они собирались сотнями, один за другим, изувеченные, но с выражением полного триумфа на лицах. Сияющие словно кометы среди чистого неба, которое только и могли видеть британские воины. Я уже знал, что молодые бойцы сформируют площадки сзади, а потом к ним присоединятся опытные стрелки с винтовками, чтобы сбить всадников. Именно тогда, глядя на эту общую победоносную свалку, я понял, что Ней даже не приказывал нашей пехоте следовать за ним. Кавалерию практически никто не поддерживал. Если они не смогут разбить площадки, им придется просто отвести войска назад, когда силы их уже иссякнут.
Так они и поступили, скатываясь вниз по холму. Лошади спотыкались и тоже падали, люди и животные — изможденные и окровавленные. Огромное количество коней без наездников превратилось в сплошное месиво, безумное и безнадежное. Люди бежали по направлению ко мне, кто-то падал, истекая кровью, крича и плача. Кто-то, умирая, умудрялся удерживаться в седлах, и лошади уносили их далеко вперед. Некоторые кони мчались грива к гриве как оголтелые, в нелепой надежде спастись от этого месива.
А над всем этим хаосом возвышался Ней, потеряв один свой полк и снарядив другой, еще больший, для того чтобы нанести удар мощнее и страшнее.
Когда это случилось, я знал, что большинство коней, оставшихся без всадников, развернутся и помчатся обратно; я уже наблюдал такие трагические картины во время других сражений. Я поскакал на Мезруре галопом и попытался поймать столько коней, сколько мог, направляя их к деревьям недалеко от линий молодых воинов, привязывая их там и возвращаясь за остальными.
Многие из них были ранены пулями, шпорами и истекали кровью — но если только они были способны передвигаться, я спасал их.
Я продолжал и продолжал свою миссию. Кавалерия в это время уже четыре раза наносила удары, без иной поддержки, пользуясь только ружьями. Бонапарт даже не мог представить себе такое. Возможно, и Ней не до конца осознавал, что он делает.
По приказу прусские войска надвигались с востока, готовые разгромить правый фланг французов. Бонапарт дал приказ выступать самым молодым — младенческим полкам, которые он, вероятно, создал для своего новорожденного сына забавы ради. Их моментально выпотрошили, и пруссаки надвигались, сметая села и деревни на своем пути, подбираясь все ближе и ближе к главнокомандующим Бонапарта. Кризис достиг своего пика. Ней отъехал обратно, чтобы просить императора о дополнительных кавалеристах. Тогда мне нужно было следовать за Бонапартом, находясь в тени Нея, продвигаясь за ним шаг за шагом. Но я все еще не мог уехать просто так; я находился в ловушке из задымления и трупов, между двумя мощнейшими армиями, охваченными яростным кровопролитным сражением.
