Глава 17
Париж
Наконец-то я знаю, как мне действовать, благодаря Фуше, шакалу из шакалов. Мы с ним согласны, что парад на Марсовом поле не должен состояться. Бонапарт назначил дату — двадцать шестое мая, но приготовления всякого рода так сильно запаздывают, что нет ничего невозможного в том, что массовый смотр будет отложен на несколько дней. Как бы то ни было, я готов.
Прошлой ночью я должен был присутствовать лично в кабинете императора, чтобы записать его последние распоряжения, касающиеся великого события. Бонапарт заваливает работой секретарей, как ни один другой командующий, он, похоже, спит не более двух часов в сутки и не может понять, почему это делают другие. Опасности обнаружения или ареста не существует. Фуше предложил мои услуги, и охранники внутри и снаружи двери кабинета будут его назначенцами. Фуше рекомендовал мне это со своей хитрой улыбкой, как «самый окончательно проснувшийся человек в Париже». Для той ночи он мог рассчитывать на это.
Это просто. Я поднимаюсь по ступенькам со стилетом, спрятанным в груде бумаг. Меня впускают без вопросов. Я иду по направлению к императору, который сидит с опущенной головой и что-то пишет, как обычно. Я надеюсь, что у меня хватит смелости действовать, когда он поднимет голову.
Я не должен пока посылать записку десятому человеку до того момента, пока не будет назначена дата. Кроме того, последнему человеку ничего не придется делать. Провала быть не может.
В день, последовавший после ее прибытия в Брайтон, София гуляла вдоль Стейна с сэром Вальтером и леди Беатрис Монтегю. Это был чудесный теплый день, тихий и солнечный, с ясным небом, которое обещало хорошую ночь, когда люди соберутся на улице, чтобы посмотреть фейерверк над Морским Павильоном, который, судя по слухам, был национальной особенностью фантасмагории. Она пыталась весь день почувствовать интерес к своим друзьям, их дочерям и приближающимся событиям, но все, чего она смогла достичь, была лишь видимость этого. Внутри она была несчастна.
София поехала в Брайтон только потому, что она отчаянно хотела уехать из Клифтона — места ее предательства. Письмо Эндрю подкосило ее. Она надеялась больше никогда не страдать от потока самобичеваний, которые нахлынули на нее после прочтения этого письма. Эндрю умер от рук французов, и только за несколько минут до того, как она читала его последние нежные слова, она была в объятиях французского солдата. Ее муж, возможно, был убит из-за информатора, а Жак Десерней вполне мог быть именно таким информатором, работающим на французов в Англии. Что она знала о человеке, чью жизнь спасла, кому позволила войти, не вызывая никаких возражений, в свое маленькое общество, о ком мечтала с первого дня после того как встретила? Ничего.
И у нее не было никаких оправданий такого неведения. Она была намеренно слепа, так как получала предупреждения. Отец велел ей держаться подальше от Десернея. Мэри Эллвуд пожурила ее за то, что она принимала его на Бедфордской площади, и сказала, что, несмотря на его претензии на благородство, приговор, вынесенный военным судом, закрывает ему доступ в благовоспитанное общество. Семейство Монтегю (София знала это) больше не станет его принимать, и она чувствовала, что им навязали его присутствие на балу, когда услышали всю историю от Мэри. И, наконец, было унизительно получить добрый, тактичный совет от Себастьяна Кула, совет, который он никогда даже не мог бы ей дать, если бы не ее собственное поведение. Сколько еще людей видели и были шокированы ее расположением к Десернею?
И основной проблемой, наихудшим унижением из всех была правда о ее собственных чувствах. Софию влекло к Жаку Десернею так, как никогда и ни к кому прежде. Она была его пленницей в физическом смысле, отсюда ее прошлая слепота и теперешний стыд. София испытывала к нему такое сильное желание, которое отвергало всю ее обычную сдержанность, все ее чувство долга вдовы и матери. Это была страсть, о которой никто не мог ее предупредить, потому что никто не мог вообразить, что она может стать ее жертвой, не говоря уже о ней самой.
Первым порывом Софии было сбежать, убедиться, что она вне досягаемости, если он решит настаивать на общении с ней. На следующее утро она получила приглашение принца — настоящее спасение в сложившихся обстоятельствах, и она использовала последующие двадцать четыре часа, чтобы приготовиться к путешествию и решить, брать или не брать с собой Гарри. Оставить его дома было наилучшим решением, так как ей нужно было время для себя. София не возражала против идеи путешествовать вместе с Себастьяном Кулом, так как они очень сблизились в последнее время.
С того дня София ни разу не видела Десернея, и от него не было ни записки с благодарностью за ужин, ни каких-либо новостей из Джолифф-корта. Она должна была быть благодарна судьбе за это, тем не менее каждая мысль о нем была пыткой. В этот момент София сгорала от желания увидеть его, чтобы у нее была возможность противостоять ему с холодным видом, чтобы положить конец всякому общению. Он подумает, что она оскорблена вольностями, которые он позволил себе в оранжерее; так и будет: ни одна благоразумная женщина не позволила бы их! Затем София вспомнила его голос, его руки, поцелуи, когда они стояли, прижавшись друг к другу в теплой темноте, и опустошение охватило ее. Больше никогда не чувствовать его рядом, его рук, крепко сжимающих ее талию, его губ на ложбинке ее плеча. Дорогое сердце. Больше никогда…
Он воспримет ее неожиданный отъезд как сигнал. Она, естественно, могла рассчитывать на это. Десерней почувствовал настороженное отношение Себастьяна к нему: было ли этого и ее собственного поведения достаточно для того, чтобы прогнать его? Что касается его деятельности, она могла быть уверена, что Себастьян Кул провел бы расследование, если бы это было необходимо. София не вполне осознавала, насколько он был близок к полку принца; фактически во время этих дней в Брайтоне он остановился у командующего. Ей повезло, что у нее был кто-то, к кому можно было обратиться, друг, который уважал и охранял ее с чуткостью, о которой она не подозревала. Она недооценила Себастьяна Кула и сделала из рядового Жака Десернея могущественного идола, который никоим образом не соответствовал действительности. В то время как они шли вдоль Стейна, где слева от них открывался вид на фасад Морского Павильона, сэр Вальтер и леди Беатрис были заняты тем, что кивали своим знакомым и болтали друг с другом, оставив попытки вытащить из Софии хотя бы слово. Сама София увидела нескольких людей, которых узнала, но неожиданно она заметила Себастьяна Кула, идущего по направлению к ним. Увидев ее, он улыбнулся и коснулся своей шляпы в знак приветствия, когда подошел.
Когда они последний раз были в Брайтоне в одно и то же время, они не встретились друг с другом, и София не чувствовала себя обязанной представить его семье Монтегю, и еще меньше обеспечить ему приглашение на бал Онории. Но на этот раз у нее были причины для благожелательности, и она с удовольствием остановила сэра Вальтера и леди Беатрис и представила их. София даже почувствовала, когда Себастьян шел вдоль реки рядом с ней, что он был тот тип джентльмена, чье общество ее друзья были бы рады видеть рядом с ней гораздо охотнее, чем общество так называемого виконта из Нормандии. Они едва прошли двадцать шагов, а леди Беатрис уже начала попадать под его чары. У Себастьяна была обходительность по отношению к женщинам, которая превосходно сочеталась с его привлекательной внешностью; но он не обладал добротой и юмором Эндрю. София всегда чувствовала, что у него были скрытые порывы, которые он тщательно контролировал, но именно этим контролем она восхищалась. Было заманчиво полагаться на него в большей степени, находить в его теплом взгляде и вежливом голосе убежище от беспокойства и вины, которые затопляли ее каждый раз, когда она думала о Десернее.
