Я знаю, и у меня есть доказательства. Я знаю, где начинается экономика и откуда берется ее запах. Запах успеха и победы. Я знаю, что несет с собой прибыль. Я знаю. Правда слова не берет пленных, она все переваривает и превращает в улики. Ей не нужны повторные проверки и многочисленные расследования. Она наблюдает, взвешивает, смотрит, слушает. Знает. Не сажает никого за решетку, и свидетели не отказываются от показаний. Никто не «стучит» полиции. Я знаю, и у меня есть доказательства. Я знаю, где фракталы со страниц учебников по экономике растворяются, преобразуясь в материю, предметы, металл, время и контракты. Я знаю. Никто не прячет улики на флешках и не зарывает их в землю. Я не располагаю никаким компрометирующим видео, хранящимся в заброшенном гараже где-нибудь далеко в горах. Копий документов секретных спецслужб у меня тоже нет. Доказательства неопровержимы, потому что собраны по крупицам, запечатлены на сетчатке, описаны словами, выжжены на металле и дереве разбушевавшимися эмоциями. Я вижу, прислушиваюсь, смотрю, говорю и, наконец, формирую доказательство — сегодня это не любимое большинством слово обретает вес, только когда шепчут «неправда» на ухо тому, кто внимает монотонной, с парными рифмами, кантилене механизмов власти. Правда пристрастна, в конце концов, если бы ее можно было свести к объективной формуле, то получилась бы чистая химия. Я знаю, и у меня есть доказательства. Поэтому я рассказываю правду.
Я стараюсь подавлять в себе беспокойство, охватывающее меня всякий раз, когда куда-то иду, поднимаюсь по лестнице, еду в лифте, когда вытираю ноги о коврик и перешагиваю через порог. Мне не удается справиться с душевным волнением при виде жилых домов и других построек. Если же рядом есть собеседник, то я еле сдерживаю себя, чтобы не начать рассказывать, как все это создается, как надстраивают этажи и лепят балконы до самой крыши. Дело не в переполняющем меня чувстве вины перед всем миром или моральном долге перед теми, кто оказался вычеркнутым из истории. Скорее я стремлюсь избавиться от брехтовской техники, мной же самим превращенной в привычку. Я размышляю о скрытых пусковых механизмах исторических событий. О вечно пустых мисках народа, послуживших причиной взятия Бастилии, а не о воззваниях жирондистов и якобинцев. Не думать об этом я не могу и никогда не мог. Будто зритель смотрит на картину Вермеера и думает о тех, кто смешивал краски, натягивал холст, изготавливал жемчужные сережки, а не любуется портретом. Самое настоящее извращение. При виде лестничного марша я тотчас представляю себе цикл производства цемента, а облепленные окнами многоэтажки наводят на мысли о строительных лесах. Невозможно притворяться, что ничего не замечаешь. Не могу не думать о строительном растворе и мастерке, глядя на стены. Должно быть, географическая привязанность к тому или иному меридиану, заданная от рождения, определяет особую связь с некоторыми субстанциями. К одному и тому же явлению в разных местах относятся по-разному. Полагаю, что в Катаре запах нефти и бензина ассоциируется с роскошными домами, солнечными очками и лимузинами. Кислый запах каменного угля напоминает жителям Минска о грязных лицах, утечках газа и покрытых копотью городах, а бельгийцам — о пахнущих чесноком итальянцах и выходцах из Магриба, злоупотреблящих луком. С цементом на юге Италии то же самое. Цемент. Южная нефть. Все начинается с цемента. Любая экономическая империя на каком-то этапе приходит к строительству: торги, тендеры, карьеры, цемент, наполнители для бетона, строительный раствор, кирпичи, леса, рабочие. Таков арсенал итальянского предпринимателя. Если фундамент его экономической империи не замешан на цементе, надеяться ему не на что. Нет проще способа сколотить состояние в кратчайшие сроки, заслужить доверие, собрать достаточное количество голосов к выборам, распределить зарплаты, получить финансовую поддержку, разместить свою фотографию на фасадах строящихся зданий. Бизнесмен-строитель должен сочетать в себе качества посредника и хищника. Обладать выдержкой педантичного компилятора бесчисленных документов, бесконечных ожиданий, разрешений, которые выдают крайне медленно, со скоростью капающей со сталактитов воды. Талант хищника заключается в умении отыскивать ничем на первый взгляд не примечательные участки, выкупать их за гроши, а потом терпеливо дожидаться того момента, когда стоимость каждого сантиметра земли и каждой ямы значительно возрастет. Предприниматель-хищник пускает в дело клюв и когти. Итальянские банки обеспечивают застройщикам максимально возможные кредиты, кажется даже, что банки специально ради застройщиков и созданы. Если вдруг не хватает доказательств платежеспособности дельца и будущие его постройки не являются достаточной гарантией, всегда находится какой-нибудь хороший друг, готовый за него поручиться. Единственное, чему доверяют итальянские банки, — это надежности цемента и кирпичей. Исследования, лаборатории, сельское хозяйство, ремесленное производство представляются директорам банков чем-то неопределенным, неведомой планетой, где отсутствует гравитация. Комнаты, этажи, плитка, телефонные и электрические розетки — только такую конкретность они признают. Я знаю, и у меня есть доказательства. Я знаю, как была застроена половина Италии. Даже больше половины. Мне известны руки, пальцы, проекты. И песок. Песок, задействованный в возведении домов и небоскребов. Кварталов, парков, вилл. Жители Кастель-Вольтурно никогда не забудут, как бесконечные вереницы грузовиков вывозили из Вольтурно песок. Грузовики ехали друг за другом, а по обочинам стояли крестьяне, впервые в жизни увидевшие мамонтов из металла и резины. Когда-то людям удалось выжить и удержаться на родной земле, а теперь их лишают всего. Тот песок нашел пристанище в стенах кондоминиумов в Абруццо, домов в Варезе, Азьяго, Генуе. Сегодня уже не река впадает в море, а море в реку. В Вольтурно теперь ловят рыбу — лаврака, крестьян там не осталось. Лишившись земли, они занялись разведением буйволиц, потом стали открывать небольшие строительные фирмы, нанимая на сезонную работу выходцев из Нигерии и Южной Африки, но делали это в обход кланов, за что в скором времени поплатились жизнью.
Я знаю, и у меня есть доказательства. Для организаций, занимающихся добычей полезных ископаемых, существуют официальные ограничения по объемам разработок, в действительности же они поглощают и перемалывают целые горы. Измельченные горы и холмы добавляют в цемент и распространяют повсюду. От Тенерифе до Сассуоло. Сырье стало перемещаться так же, как и люди. В Сан-Феличе-а-Канчелло я встретил в траттории дона Сальваторе, старого мастера. Он напоминал ходячий труп и выглядел лет на восемьдесят, хотя на самом деле ему было не больше пятидесяти. На протяжении десяти лет в его обязанности входило добавление в растворосмесители промышленной пыли. Посредничество принадлежащих кланам фирм, которые включили переработку токсичных отходов в производство цемента, дало возможность многим компаниям участвовать в торгах на получение подряда, называя цену, сходную с ценой китайской рабочей силы. Теперь гаражи, стены и лестницы несут в себе яд. Ничего не произойдет, пока какой-нибудь рабочий не вдохнет эту пыль и не умрет через несколько лет, обвиняя во всем рак.
Я знаю, и у меня есть доказательства. Успешные итальянские предприниматели начинали с цемента. Они сами являются частью цикла цементооборота. Прежде чем они стали любимцами фотомоделей, покупателями яхт, лидерами финансовых групп и владельцами газет, был цемент, и за всем этим тоже стоит цемент, организации-субподрядчики, песок, щебень, грузовики с набившимися в них строителями, которые работают по ночам, а наутро исчезают, прогнившие леса, липовые страховки. Авангард итальянской экономики опирается на толстые стены. Следует изменить конституцию. Написать, что государство держится на цементе и застройщиках. Они являются истинными родоначальниками. Не Ферруччо Парри,[49]Луиджи Эйнауди,[50]Пьетро Ненни[51]и не полковник Валерио.[52]Именно строители подняли с колен Италию, уничтоженную крахом Синдоны[53]и приговором без права обжалования, вынесенным Международным валютным фондом. Цементные заводы, торги, многоэтажки, газеты.
