Итак, наш атом задействован; он – часть конструкции, говоря языком архитекторов, он связан и породнен с пятью товарищами, настолько на него похожими, что только допустимый в рассказе вымысел позволяет мне отличать их друг от друга. Конструкция красивой замкнутой в кольцо формы, почти правильный шестиугольник, которому приходится вступать в сложные равновесные обменные процессы с водой, в которой он теперь растворен. Да, теперь он растворен в воде, вернее, в лимфе виноградной лозы, а быть растворенным – долг и привилегия всех веществ, чье призвание (я чуть не сказал «желание») – постоянные превращения. Если кто-то захочет узнать, почему шестиугольник, почему замкнутой формы, почему растворяется в воде, я отвечу, чтобы его успокоить: это один из немногих вопросов, на который у науки есть четкий, всем понятный ответ, но здесь мы его приводить не будем.
Чтобы внести некоторую ясность, скажем лишь, что наш атом стал составной частью молекулы глюкозы. Его предназначение – промежуточное, переходное – сделать первый шаг навстречу животному миру, но на более ответственную работу, на участие в строительстве белкового здания, ему права не дано. Вместе с растительными соками он движется от листа по черешку к стеблю, от стебля – к стволу, от ствола – к зреющей виноградной грозди. То, что происходит потом, относится к компетенции виноделов; наша задача – лишь убедиться, что сам он избежал брожения (к счастью, потому что мы не смогли бы описать этот процесс) и, не изменив своей природы, дошел до стадии вина.
Предназначение вина – быть выпитым; предназначение глюкозы – сгореть. Но не сразу: выпивший вина хранит ее больше недели в печени, где она, свернувшись колечком, дожидается момента, когда потребуется восполнить непредвиденный расход физической энергии обладателя печени, например, если ему придется гнаться за испуганной лошадью.
Прощай тогда, шестиконечная структура! Всего несколько секунд – и колечко разламывается, вновь превращается в глюкозу, которую поток крови доносит до мышечных волокон бедра; здесь она делится на две молекулы молочной кислоты, печальных вестников физических усилий, и лишь несколько минут спустя задыхающимся легким удается заполучить необходимый для их сжигания кислород. Таким образом, новая молекула двуокиси углерода возвращается в атмосферу, и частица той энергии, что солнце уступило лозе, переходит из химического состояния в механическое, а из него – в тепловое, разогревая колеблемый бегуном воздух и кровь самого бегуна. Соединяться, изменяться, извлекать выгоду из изменений, использовать для себя энергию, начиная с ее благородной солнечной формы и кончая тепловой, постепенно охлаждающейся до низких температур, – в этом состоит жизнь, хотя о ней редко говорят или пишут подобным образом. На этом дугообразном пути вниз, к уравновешивающей ее смерти, жизнь вьет свое гнездо.
И вот мы снова превратились в двуокись углерода, в углекислый газ, за что просим у вас прощения; но это неизбежность: другого пути, другого варианта здесь, на Земле, не существует. И снова ветер поднимает наш атом в воздух, унося его на этот раз далеко – через Апеннины и Адриатику, через Грецию, Эгейское море и Крит в Ливан, где все повторяется сначала. Атом, который нас интересует, попадает внутрь структуры, обещающей оказаться более прочной. Это ствол достопочтенного кедра, одного из последних в своем роде; атом снова проходит все, уже описанные нами, стадии, а глюкоза, в которую он включен, становится в свою очередь звеном длинной целлюлозной цепи, как бусина – четок. Теперь речь уже идет не об обманчивой твердости скал, не о миллионах лет, но все же о веках, ведь кедр – долгожитель среди деревьев. В нашей воле оставить его на год или на пятьсот лет, только надо помнить, что через два десятилетия (сейчас мы в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году) им заинтересуется прожорливый древесный червь, который с тупым упрямством станет рыть туннель между стволом и корой. Продвигаясь вперед, он будет расти, и туннель будет расширяться. Этот червь становится олицетворением или воплощением нашей истории: из куколки он превращается в безобразную серую бабочку, которая весной сушит на солнце свои крылья, оглушенная и ослепленная великолепием дня. Атом здесь, в одном из тысяч глаз насекомого; он помогает ему с помощью его примитивного зрения ориентироваться в пространстве. Насекомое оплодотворяется, кладет яйца и умирает; крошечный трупик лежит на лесной земле, и вскоре от него остается лишь хитиновая оболочка, которая почти не подвержена разложению и может сохраняться долго. Снег и солнце, чередуясь, не причиняют ей никакого вреда; укрытая перегноем и палой листвой, она превращается в «останки», в «ничто», смерть же атома (в отличие от нашей) никогда не бывает окончательной. Потому что берутся за дело вездесущие, неутомимые, невидимые лесные могильщики – микроорганизмы, создающие гумус. Оболочка со своими слепыми глазами постепенно распадается, атом бывшего любителя выпить, бывшего кедра, бывшего древесного червя освобождается и вновь отправляется в полет.
Позволим ему трижды облететь вокруг света, после чего окажемся в тысяча девятьсот шестидесятом году, знаменующем окончание этого по человеческим меркам длинного, а по имеющимся данным о двухсотлетнем круговороте атома углерода в природе – слишком короткого временного периода. Считается, что каждый атом углерода, не застрявший в известняке, каменном угле или алмазе, а также в некоторых видах пластмасс, раз в двести лет включается в жизненный цикл, входя через узкую дверь фотосинтеза. Есть ли другие двери? Есть, это некоторые формы синтеза, созданные Homo faber (человеком производящим), что делает ему честь, но в количественном отношении влияние этих синтезов ничтожно, так что эти двери еще уже. Осознанно или неосознанно, но человек до сих пор не пытался конкурировать в этой сфере с природой, иначе говоря, не пытался добывать из двуокиси углерода, присутствующей в воздухе, углерод, способный его, человека, насытить, одеть, согреть и удовлетворить еще сотню других мудреных потребностей, возникших в современной жизни. Не пытался потому, что в этом не было нужды: он находил и до сих пор находит (сколько десятилетий еще это будет продолжаться?) гигантские запасы восстановленного или органически переработанного углерода. Кроме растительного и животного мира, пополняющего эти запасы, углерод содержат также залежи каменного угля и нефтяные месторождения, что тоже является результатом фотосинтеза, происходившего в незапамятные времена; таким образом, можно с уверенностью утверждать, что фотосинтез – не только единственная возможность вызвать к жизни углерод, но и единственный химический способ переработки солнечной энергии.
Не трудно доказать, что эта от начала до конца выдуманная история – история правдивая. Я могу рассказать еще бесчисленное количество всяких историй, и они тоже будут правдивы во всем, что касается законов и превращений природы, а также временных границ. Число атомов так велико, что всегда найдется один, чья истинная история обязательно совпадет с вымышленной. Я мог бы бесконечно рассказывать истории об атомах углерода – таких, которые имеют цвет и аромат цветов или перемещаются из крошечных водорослей в рачков, из рачков – в рыб, от маленьких до больших и очень больших, чтобы, совершая постоянный, зловещий круговорот жизни и смерти, в котором заглотнувший добычу сегодня сам станет чьей-то добычей завтра, возвратится в морскую воду в виде двуокиси углерода. Мог бы я рассказать и о других атомах, тех, что достигли высокого положения, даже почти бессмертия на пожелтевших страницах древних документов или на полотнах знаменитых мастеров, или тех, кому повезло стать пыльцой цветущего злака, оставившего, к нашему восторгу, свой окаменевший отпечаток на скале; или о тех таинственных посланцах, которые не стесняясь своей роли, роли человеческого семени, участвуют в деликатном процессе слияния, деления и дублирования, в результате чего все мы появляемся на свет. Вместо всего этого я расскажу еще только одну, самую таинственную историю, расскажу осторожно, без особой уверенности, потому что знаю наперед, что тема эта – необъятна, средства выражения – бессильны, и вообще, облекать факты в форму слов – занятие бесперспективное.
