— Несчастный случай ее бы не напугал. Потряс, опечалил — да, но не напугал. Несчастный случай — дело житейское. Он может произойти где угодно, в том числе и в Америке. Роман наверняка знал о последней воле отца Вероники. Он нашел бы слова, чтобы убедить ее остаться. Утешил бы в горе, подставил плечо глядишь, и Вероника из благодарности доверила бы любезному другу свой капитал. А уж он поделился бы с Макиавелли. Но несчастный случай им дважды не удался, а потом до Романа, возможно, дошло, насколько важен ключ от швейцарского сейфа, ключ, который я прячу неизвестно где.
— А кстати, где ты его прячешь? — заинтересовался Прошка.
— А почему он важен? — одновременно спросил Леша.
— Потом объясню. Не перебивайте. Итак, Макиавелли придумал новый, более изощренный план. Причем, сообщнику — Цыганкову — он открыл только часть замысла, поскольку замысел в целом включал в себя смерть самого Романа, чего тот, вероятно, не одобрил бы. Суть интриги состоит в том, чтобы подорвать доверие Вероники ко мне. Причем подорвать основательно, так, чтобы она без колебаний отказалась от моей опеки, потребовала обратно ключ от сейфа и вообще порвала со мной отношения. Иными словами, я должна предстать перед ней чудовищем. Как можно этого добиться?
— Очень просто! — мгновенно отреагировал Прошка. — Никаких убийств для этого не требуется, достаточно на денек-другой запереть вас с Вероникой в одной комнате.
— Но Макиавелли-то с Варварой не знаком! — возразил ему Леша.
Причем возразил на полном серьезе, даже не думая шутить. От возмущения я поперхнулась кофе и закашлялась. Генрих начал шлепать меня по спине, а Марк с подозрительно непроницаемой физиономией взял тряпку и вытер брызги.
— Ты… на что это… намекаешь?! — Я пыталась придать голосу зловещий оттенок, но попробуй зарычи, сражаясь с приступом кашля!
— Я? — искренне удивился Леша. — Ни на что. Просто, если Макиавелли не знал особенностей твоего характера, ему было сложно придумать бескровный способ опорочить тебя перед Вероникой.
— Ып! — сказал Марк.
Я метнула бешеный взгляд в его сторону, но увидела только спазматически дергающуюся спину. Это было последней каплей. Я с шумом втянула в себя воздух, зная, что глас мой будет подобен трубам Иерихонским. Не исключено, что стены дома рухнут и погребут нас под обломками. Или, если я не дам выхода возмущению, то просто взорвусь. С тем же результатом.
Но тут Прошка захихикал. За ним, как по сигналу, прыснул Генрих. И уж тогда не выдержал Марк! Они покатывались, гоготали, всхлипывали, и это мерзкое веселье спасло несчастным жизнь. Только последний дурак дает волю гневу, когда вокруг все надрываются от смеха, а я не собиралась выставлять себя на посмешище.
Потихоньку выпустив воздух из легких, я покосилась на Лешу, и тут комизм положения дошел, наконец, и до меня. На его лице было написано такое явное непонимание, такое хмурое и даже опасливое недоумение, что моя диафрагма сама собой заходила ходуном.
Минуты через две Марк провел основанием ладони по скулам и сказал:
— Ну ладно, хватит. Продолжай, Варвара.
— Не буду! — заупрямилась я. — Сначала дайте обещание не перебивать меня всякими дурацкими замечаниями.
Прошка, точно примерный ученик, сложил руки на столе перед собой и тут же поднял одну из них:
— А вопросы задавать можно?
— Перебьешься. Ладно, так и быть, слушайте. Макиавелли рассуждал примерно так: «Какой грех труднее всего простить? Убийство. Особенно если убивают близкого тебе человека. И уж совсем сложно, если пытаются лишить жизни тебя самого». Из этого он исходил. Для воплощения замысла ему, во-первых, была необходима жертва — близкий Веронике человек. На эту роль он выбрал Людмилу. Во-вторых, исполнитель — жадный, беспринципный, безвольный и глупый — пешка в руках самого Макиавелли. Немаловажно также, чтобы исполнитель был вхож в компанию Вероники. Этим требованиям идеально отвечал Роман. В-третьих, нужно было обеспечить, чтобы я и Вероника непременно оказались в числе свидетелей планируемого убийства. В-четвертых — массовка. Чем больше будет подозреваемых, тем менее вероятно, что следствие быстро вычислит Цыганкова. А потом уже будет поздно — Макиавелли снимет эту пешку со своей доски. И, наконец, в-пятых, необходимо некое обстоятельство, создающее неопределенность, некое указание на возможную ошибку в выборе жертвы. Пусть будет неясно, кого на самом деле хотел устранить убийца, — Людмилу или Веронику. В противном случае бросить на меня подозрение было бы сложно: зачем мне убивать Людмилу, с которой я практически незнакома?
— А Веронику зачем? — не утерпел Леша.
— Из-за денег, естественно. Людям свойственно мерить всех на свой аршин. Я старалась подорвать влияние Романа на Веронику, и Макиавелли решил, что мной движет примитивная жадность, страх потерять контроль над деньгами кузины. Во всяком случае, он рассчитывал убедить в этом Веронику.
— Но ведь в случае ее смерти ты не получила бы этих денег!
— А вот этого Роман и его сообщник знать не могли. Вероника называла меня сестрой, реже — кузиной, о других родственниках никогда не упоминала; откуда им было догадаться, что у нее есть тетка, которая гораздо ближе ей по степени родства? Возвращаясь к условиям, необходимым для успешной реализации этого затейливого плана, скажу, что задача перед Макиавелли стояла нелегкая. Почти невыполнимая, если учесть, что он намеревался остаться за кадром и не мог принять участие в организации первого убийства. Но ему повезло — обстоятельства были за него. Роман рассказал ему о театре Сурена, о пьесе, по ходу которой Вероника и Людмила менялись платьем, а главное — о том, что в театре идет ремонт и репетиции проходят на квартире Вероники. Не знаю, кому принадлежала мысль провести генеральную репетицию в камерной обстановке и кто подал Веронике идею пригласить туда меня, но она была очень настойчива. Не исключено, что предложение исходило от Романа, проинструктированного Макиавелли. Так или иначе, в субботу все необходимые условия оказались соблюдены.
В антракте, после которого Людмила и Вероника должны были поменяться платьями, Цыганков вышел покурить на балкон. Он знал, что Людмила присоединится к нему, поскольку она тоже курит. Правда, за ними увязался и Евгений, но Роман, наверное, сумел улучить минутку и под каким-то предлогом уговорил Людмилу переодеться пораньше. Возможно, он попросил ее порепетировать с ним какой-нибудь эпизод до начала второго действия. Когда она ушла, Роман отправился с Суреном в их общую гримерную, взял свой плащ и устроился в холле, выжидая удобного момента. Ему важно было не только незаметно пробраться в спальню, где переодевалась будущая жертва, но и убедиться, что я на какое-то время осталась одна, то есть не смогу представить впоследствии несокрушимое алиби. Когда я заперлась в ванной, Роман зашел в спальню (возможно, даже предварительно постучал), отвлек чем-то внимание Людмилы, встал у нее за спиной и затянул на шее пояс от ее же платья. Потом вернулся в холл, сел у телевизора и стал ждать, когда поднимется тревога.
