Сахно улыбался, наблюдая эту маленькую перепалку, и молчал, понимая, что у их команды сейчас могут появиться новые перспективы. Остальные тоже внимательно слушали, только Штолев что-то очень тихо наигрывал на гитаре.
— А если оба генератора синхронизировать? Не просто синхронизировать, а точно сфазировать?
У костра наступила тишина, даже Николай перестал пощипывать струны.
Вообще-то теорию портала более-менее понимали из присутствующих только четверо — соответственно, лучше всех сам Гольдштейн, оба Кононовых, причем младший даже несколько больше, чем старший брат, и Сара, очень неплохо подготовленная в Йельском университете именно в этой области математики. Когда вчера сразу после завтрака Виктор взялся своей любимой объяснять принципы пробоя, то молодой бакалавр на удивление быстро поняла как саму идею, так и довольно приличную часть математического аппарата, приведенного ее спасителем. Возможно, этому поспособствовало восхищение Сары своим любимым? Во всяком случае, ни объятия, возникавшие совершенно спонтанно, ни поцелуи, как это ни странно, очень интересной лекции никак не помешали.
— Перешагивается порог шумов сразу на несколько порядков? — сообразил наконец-то Григорий после затянувшегося молчания.
— Точно! — довольно подтвердил Виктор. — Безопасная дальность такого двухстороннего портала может составить чуть ли не десяток световых лет.
— Можно дотянуться до ближайших звезд? — удивился Сахно, до которого тоже дошли выводы из этого разговора.
— Вполне, — согласился Гольдштейн. — Но сначала туда надо будет доставить звездолетом очень мощный генератор пробоя. В любом случае об этом говорить еще рано. Я пока только доказал возможность такого варианта. Для доведения его до кондиции потребуется не один год работы.
— Главное — мы теперь знаем, что это возможно. — Александр Юрьевич откинулся на спину, положив голову на колени молчащей жены. Сквозь дымку в ночном небе все-таки проглядывали мерцающие звезды.
Черт возьми, неужели еще при его жизни туда кто-нибудь полетит?! Полетит, отвезет портальную аппаратуру, и удастся самому заглянуть на чужие планеты? Сомнений, что у Виктора все получится, опять не было. Сахно огляделся и почти без удивления заметил устремленные вверх взгляды остальных членов команды. Вероятно, похожие мысли были не только у него.
Коля опять взял в руки гитару, и у костра снова зазвучала музыка:
Я сегодня до зари встану,
По широкому пройду полю.
Что-то с памятью моей стало:
Все, что было не со мной, помню.
Бьют дождинки по щекам впалым.
Для вселенной двадцать лет — мало.
Даже не был я знаком с парнем,
Обещавшим: «Я вернусь, мама».
А степная трава пахнет горечью,
Молодые ветра зелены…
Просыпаемся мы — и грохочет над полночью
То ли гроза, то ли эхо прошедшей войны.
Обещает быть весна долгой,
Ждет отборного зерна пашня…
И живу я на земле доброй
За себя и за того парня.
Я от тяжести такой горблюсь,
Но иначе жить нельзя, если
Все зовет меня его голос,
Все звучит во мне его песня.
А степная трава пахнет горечью,
Молодые ветра зелены…
Просыпаемся мы — и грохочет над полночью
То ли гроза, то ли эхо прошедшей войны.[31]
Может быть, и не совсем к месту была эта песня, но Николая поняли все. Прежде чем лететь к звездам, надо сначала навести порядок на родной планете.
* * *
На следующий вечер опять собрались в бункере Гольдштейна. В ранее облюбованном сибирском лесу, куда вчера выбирались на шашлыки, шел дождь, а здесь было сухо и уютно. Искать другое место никому почему-то не захотелось.
Собрались вроде бы просто поужинать, посидеть, но между бывшей американкой — теперь уже понятно было, что от Гольдштейна и команды она уходить не собирается ни за какие коврижки — и Сахно опять разгорелся политический спор. Нет, правомерность сокрытия изобретения и использования его самими «Красными полковниками» она не оспаривала. Практически сразу поняла, что ни к чему хорошему на данном этапе человеческой цивилизации это не приведет. Но вот на демократии как лучшей форме правления обществом все-таки настаивала.
— Накушались уже. — Александр Юрьевич одним глотком ополовинил рюмку, хрустнул соленым огурчиком, промокнул губы салфеткой, закурил и, пока Сара аккуратно разделывалась с куриным крылышком, продолжил: — Даже монархия, в известной степени, лучше. В конце концов, та же Британия стала мировой империей именно под властью пусть и конституционной, а не абсолютной, но монархии.
— Америка обогнала Англию именно за счет демократического правления. Только демократия лучше всего защищает население, — попыталась парировать девушка, но Сахно, намеренно пододвинув к оппонентке вазочку с нежнейшими маринованными грибочками, заткнул ей рот таким не совсем спортивным способом.
— А ты хорошо изучала историю Англии и Америки? Сколько миллионов погибших было в Индии в той жуткой резне, которую спровоцировали британцы в сорок седьмом году? Сколько миллионов беженцев? А концлагеря англо-бурской войны полувеком раньше? Как тебе, Сара, нравится политика самой демократичной страны мира в отношении индейцев? — Вопросы сыпались один за другим. — Американцы по праву могут гордиться первенством в использовании бактериологического оружия — подаренные индейцам одеяла принадлежали до того больным чумой и оспой. Ты возразишь, что это было давно. Скажи, пожалуйста, а сейчас индейцы пользуются теми же правами, что и другие американцы, они уже не живут в резервациях? Наконец, говоря о сталинских репрессиях, не надо забывать и о репрессиях в Америке практически того же периода. Чисто политических, кстати. Я говорю об эпохе маккартизма. Число жертв этой охоты на ведьм стыдливо замалчивается, но размах тех репрессий таков, что даже Эйнштейна они не миновали.
— Хватит, Саша, — Наталья даже протянула руку между ним и Сарой. — Совсем бедную девушку своей политикой застращал. И вообще, сначала об устройстве и о легализации нашего нового члена команды надо подумать, а уже потом…
— А вот это уже мои проблемы, — вмешался молчавший до того Штолев. — Сделаем новые документы, во все необходимые базы внесем. Или вообще подберем кого-нибудь пропавшего без вести в одной из многочисленных катастроф и вычеркнем из списков погибших. Только придется тебе, Сара, и имя, и фамилию сменить.
— На Гольдштейн? — простодушно спросила американка.
Виктор, спокойно куривший и наслаждавшийся немного шумной атмосферой этого вечера, встрепенулся, повернул к девушке голову и во внезапно наступившей тишине спросил:
— Ты согласна?
