Открыв рты, Джина и Эмилио уставились друг на друга, а малышка тем временем убежала из кухни, вернувшись к своим мультфильмам.
— Я никогда этого не говорила. Это ты сказал? Где она это подслушала? — ошеломленно спросила Джина.
Эмилио уже смеялся.
— Классно! Неужели не узнала? Валерия Голино — «Графиня»! — воскликнул он. — Погоди… ты заснула на диване, а мы с Селестиной смотрели этот фильм в прошлую субботу. — Эмилио покачал головой, страшно довольный, что Селестина переняла одну из его привычек. — Она подражала Валерии Голино. Здорово!
Трудно поддерживать тон высокой драмы в доме с детьми, особенно с такими, которые научились пародировать Голино. Этот день они провели, споря с Селестиной по поводу минимального количества игрушек (четыре) и минимального числа нарядных платьев (одно), необходимых для двухнедельного отдыха в горах. Помощь Эмилио сводилась главным образом к тому, что он развлекал Селестину, дабы та не мешала Джине, — пока к Селестине не пришла поиграть Пиа, ее лучшая подруга, и тогда ему велели складывать все платья, которые были выложены на кровать для последующей упаковки.
— У тебя отлично получается, — заметила Джина, искавшая в ящике комода нижнее белье, которое не вызовет возмущения у ее матери.
— Неплохо, — согласился Эмилио и добавил: — Не зря я работал в прачечной… Хочешь, поеду с вами?
Удивленная, Джина медленно выпрямилась.
— А если тебя узнают?
— Надену темные очки, шляпу и перчатки, — сказал он.
— И плащ? — предположила она сухо. — Caro, август на дворе.
— А если вуаль? — беспечно спросил Эмилио, продолжая укладывать одежду. — Ничего кричащего — не надо вышитого шелка, унизанного золотыми монетами. Что-нибудь простое, но со вкусом. — Последовала пауза. — Возможно, серебряные монеты…
Укладывая кофточки в ее сумку, он выпалил:
— Узнают, так узнают! Разберусь.
Они слышали, как во дворе кричат и смеются две малышки. Но сам дом казался очень тихим. Джина подошла к кровати и села, наблюдая за его лицом. Эмилио опустился рядом с ней.
— Ну ладно, — признал он уже без самонадеянности, — может, это не такая хорошая идея.
— Ты должен закончить для иезуитов проект по к'сану. Они скоро улетают, — заметила она. — Может, поедем в горы в следующем году?
Опустив голову, Эмилио завесил волосами глаза и прощупал свои болевые точки, оценивая, насколько хватит его сил.
— В октябре орден собирается опубликовать научные статьи, — сказал он. — Я думал, что лучший способ действительно все прояснить — это созвать пресс-конференцию. Потратить целый день, если потребуется. Столько, сколько это займет. Покончить с этим. Ответить на каждый чертов вопрос, который мне зададут…
— А потом вернуться в свою семью.
Взяв его лицо в ладони, Джина вгляделась в темные глаза, наблюдая, как отступают сомнения и страх.
— Танцы еще в моде? — внезапно спросил Эмилио. — Я хотел бы как-нибудь пригласить тебя на танец.
— Да, caro, — заверила она. — Танцы в моде.
— Хорошо, — сказал он и наклонился, чтобы ее поцеловать, но лишь закрыл глаза и прижался к ее лбу своим.
В этот момент дверь кухни со стуком распахнулась, и по коридору к ним покатилась приливная волна шума. На пороге спальни возникла Селестина — волосы растрепаны, лицо розовое от жары.
— Мы умираем с голоду! — драматично воскликнула она и продемонстрировала это, изящно обрушившись к их ногам.
— Обрати внимание, — сказал Эмилио матери «умирающего лебедя», — она постаралась упасть на ковер в спальне, а не на кафельный пол коридора.
Не открывая глаз, Селестина хихикнула.
— Приготовьте нам макароны с сыром, — упрашивала Пиа, прыгая на месте и умоляюще стискивая руки. — Как в прошлый раз. Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. И побольше молока!
Джина улыбнулась, качая головой, а две разошедшиеся малышки уже тянули Эмилио на кухню.
— Пиа, позвони маме, — услышала Джина, как он говорит своим голосом самого лучшего папы. — И спроси, можно ли тебе остаться на ужин. Селестина, а ты накрывай на стол. Побольше молока, дамы говорят! И почему нет коровы, когда она нужна…
В конце концов пришло время укладывать Селестину спать, и, когда Джина выключила свет и поправила дочке одеяло, Эмилио, расчистив себе место, уселся среди кукол и игрушечного зверья. Из пустоты он извлек серебряную коробочку, которую один из каморрских охранников купил для него в Неаполе, и поднял ее повыше, чтобы Селестина могла рассмотреть.
— Это для меня? — спросила она, не скрывая восторга.
— Для кого же еще? — откликнулся Эмилио и улыбнулся Джине, наслаждаясь ее недоумением. — Это волшебная коробка, знаешь ли, — сообщил он, сохраняя на лице серьезность, но сияя глазами, пока Селестина вглядывалась в крохотные, искусно нарисованные цветы на декорированной крышке. — Ты можешь хранить в ней слова.
Малышка посмотрела на него с изрядным скепсисом, и Эмилио улыбнулся ее поразительному сходству с матерью.
— Будь любезна, помоги открыть крышку, — попросил он.
Эмилио собирался сделать это сам, но мелкие точные движения иногда были для него мучительно трудными. «Неважно, — подумал он, — буду перестраиваться на ходу».
— Приготовься, потому что тебе нужно будет положить крышку на место очень быстро — после того как я скажу слова.
Захваченная игрой, Селестина напряглась и поднесла коробку к его губам. Глядя на Джину, он прошептал:
— Tiamo, cara, — затем крикнул: — Быстро! Закрывай!
Завизжав, Селестина поспешно захлопнула крышку.
— Фью! Чуть было не упустили. Теперь, — сказал Эмилио, забирая у нее коробку, — постучи по крышке и сосчитай до десяти.
— Зачем?
— Зачем, зачем!.. Мы мало лупим этого ребенка, — пожаловался он улыбающейся Джине. — В мое время дети делали, что им велят, не задавая вопросов.
Селестину это не убедило.
— Зачем? — настаивала она.
— Чтобы слова понимали, что им нужно оставаться внутри, — сказал Эмилио сердитым голосом: дескать, любой глупец это знает! — Делай, что тебе говорят. Стукни по крышке и сосчитай до десяти! — повторил он, протянув к ней коробку, балансируя ею на ремешке скрепы.
Она больше не замечает моего увечья, вдруг осознал Эмилио. Даже Пиа привыкла.
Удовлетворившись ответом, Селестина стукнула и сосчитала. Он вручил ей коробку.
— Теперь открой и приложи к уху.
Маленькие пальцы приоткрыли крышку, а овальное личико, отображение лица ее матери, застыло, когда она сунула коробку в светлые кудри возле золотистого ушка, усыпанного летними веснушками.
