Гурон перевернул страницу. На фото снова были отец и мама на демонстрации. Отец в лихо сдвинутой на затылок шляпе, в длинном двубортном пальто с широкими лацканами, держит на руках маленького Жана. Отец, наверно, немного выпил и смотрит в объектив ФЭДа[48]с улыбкой, лукаво. Мама – счастливая, нарядная, в длинном светлом пальто, с белым газовым шарфиком и в маленькой плоской шляпке-таблетке. В руках у нее – воздушный шарик… маленький Жан тянет к шарику ручонку.
Гурон захлопнул альбом. Он чувствовал, что не готов сейчас просмотреть его до конца. Он бегло перебрал остальные "вещи" – трофейный цейсовский полевой бинокль в кожаном футляре… свой собственный "маузер" в деревянной колодке… пачка писем, схваченных выцветшей ленточкой, старые театральные программки, коробочка с золотом – две сережки с фианитами и крохотный кулончик на цепочке… поздравительные открытки с красными знаменами, космонавтами и летящими над землей спутниками. На спутниках – надпись алыми буквами: "СССР"… тощая пачечка облигаций… отцовы старшинские погоны, в которых он вернулся с войны…
Тяжело… тяжело сдавило сердце. Гурон аккуратно сложил "вещи" в коробку, оставив только отцов подстаканник, да мамин кулончик на тонкой цепочке.
– Вот это я возьму? – спросил он. Почему-то он испытывал чувство неловкости. Тетка Анюта замахала руками: ты еще спрашиваешь!
Через полчаса он попрощался и ушел. Анна Георгиевна заплакала и перекрестила его вслед.
* * *
Гурон приехал "домой", то есть к Чапаю, снял рубашку, лег на диван и закурил. С того самого момента, как неделю назад Гурон вышел из "стекляшки", он жил в каком-то странном состоянии раздвоенности. Впрочем, это началось раньше, с того дня, как по возвращении он начал смотреть телевизор и читать газеты…Он был шокирован, он был ошеломлен. Но ему казалось, что все не так, как показывают по телевизору и пишут в газетах, и что как только он выйдет за ворота "дачи" и все увидит своими глазами, "раздвоенность" пройдет.
Он вышел за ворота "дачи"… увидел все своими глазами. Стало еще страшнее.
Он пересек половину Африки, пересек Средиземное море… он пересек всю Европу и пришел домой… и не нашел даже фундамента.
Гурон лежал на диване, курил сигарету и вдруг понял… он вдруг все понял.
Все события, явления, разговоры последнего месяца: орден посмертный… московский таксист со словами: О-о, родной! Тебе сейчас много интересного откроется… очередь в банк… избиение банковскими шестерками офицеров… торгаш с орденами в центре столицы… ка-анфетки-бараночки, словно лебеди, саночки… пилот "тяжелого ночного бомбардировщика", укравший часы… хрупкая рыжеволосая женщина посреди прихожей, напоминающей вход в преисподнюю: увольте, я уезжаю… сорняки на месте дома № 35 на Выборгской набережной… похороны бандита на Ковалевском… горячий монолог Паганеля об Империи… и еще многое, многое, многое другое… все эти эпизоды сложились в законченную картину. Гурон понял, что все это неслучайно, что все это должно было произойти, и оно произошло.
У него как будто открылось какое-то особое зрение и он увидел все со стороны. Он и себя увидел как бы со стороны. И осознал, что пришел не в ту страну, в которую шел. И что одиночный рейд не закончился – он продолжается.
С сигареты на голую грудь упал столбик горячего пепла, но Гурон даже не почувствовал этого.
Если уместно сравнение человека с неодушевленным предметом, то Гурона следовало бы сравнить с гранатой, поставленной на растяжку. Усики чеки уже разогнуты, и только самый кончик удерживает ударник. Теперь достаточно, чтобы кто-то чуть-чуть задел натянутую проволоку – чека выскочит, спусковой рычаг отлетит в сторону, ударник нанесет удар по капсюлю-воспламенителю. Вспышка огня подожжет замедлитель запала, от него, в свою очередь, сработает капсюль-детонатор и вот тогда…
Глава четвертая
ТРУБНЫЙ ГОЛОС "ОЛЕНЯ"
Вечером 28-го августа Гурон лежал на диване, читал рассказы Зощенко. Зазвонил телефон. Гурон снял трубку, бросил: але.
– Здравствуй, Иван, – произнес Паганель тусклым голосом. – Чапай еще не пришел?
Жан сразу понял: что-то не так. Спросил:
– Что случилось, Валя?
– Попал я, Индеец.
– Куда попал?
– В дерьмо.
– Та-ак… ну-ка, объясни толком.
– А Сашки-то нет еще?
– Нет. Ты, Валя, не крути вола. Ты объясни, что случилось.
– Лучше я сейчас к тебе подъеду. Спускайся, через пять минут буду.
Гурон подумал: мудрит Валька, – оделся и вышел на улицу. Через несколько минут со стороны Карпинского вырулил "Олень". Хронированный радиатор сиял, сияла фигурка оленя на капоте… советская автоклассика!
"Волга" остановилась, Гурон сел рядом с Валентином, пожал протянутую руку. Спросил:
– Ну, чего случилось-то?
Паганель достал сигареты, закурил… это было очень нехорошим симптомом – в салоне "Оленя" курить было не принято. Валентин посмотрел на Жана, сказал:
– Тачку зацепил чужую.
– Сильно помял? – спросил Гурон.
– Да нет – только молдинг отлетел.
– А чего переживаешь?
– Тачка бандитская, – сказал Валентин и, вывернув шею, показал левую сторону лица – на скуле растекался синяк.
– Тьфу ты, – произнес Гурон. – Из-за такой ерунды расстраиваешься? Плюнуть и забыть.
– Это не ерунда, Ваня… это серьезно. Через час я должен подвезти им тысячу долларов.
Гурон присвистнул, спросил с недоумением:
– А этот молдинг что – золотой?
– Нет, он бандитский.
– Расскажи-ка толком.
Валентин с недоумением посмотрел на сигарету в руке и вышвырнул за окно. Гурон наблюдал молча. Видел: Паганель не в себе.
– Ну, в общем, я выезжал со стоянки… разворачивался задом и зацепил иномарку – БМВ. Чуть-чуть зацепил, по касательной. Я думал – протиснусь… понимаешь?
– Понимаю, – кивнул Гурон.
– Зацепил… а этот молдинг сраный отлетел к едрене-фене. Из бээмвухи выскакивают трое – бритые, в кожаных куртках, в "адидасе"… в общем – бандюки. Первым делом в морду лица сунули кулаком, потом начали напрягать на деньги… документы отобрали.
– А ты? – спросил Гурон, мрачнея.
– А я, Индеец, растерялся… оказался совершенно не готов к такому обороту.
– Понятно. Что собираешься делать?
– Надо Сашку найти… я на службу звоню – так нет его, бегает где-то.
Гурон на несколько секунд задумался. Потом сказал:
– Не надо Сашке звонить, он и так вконец замотанный… когда, говоришь, у тебя встреча с этими бандюшатами?
