что сделал. И я заслуживаю его гнева, потому что действовал у него за спиной и отобрал что-то драгоценное. Я отнял у него тебя. Он считает своей обязанностью заботу о тебе, твою защиту. В глазах Джекса я вышвырнул тебя в дикий лес и приказал выжить… и, хотя ничего плохого и не произошло, но могло бы произойти. И вот это «могло бы» чертовски сильно пугает Джекса. — Я вздохнул. — Я выбираю тебя, мне просто нужно, чтобы и ты выбрала меня.
Снова молчание.
Отлично.
Кинси взяла меня за руку.
— Ты действительно меня любишь?
Я облегченно вздохнул.
— Больше, чем следовало, если я не хочу, чтобы Джекс меня убил. Опять же, возможно, это единственный способ остаться в живых… любить тебя так сильно, что у него не останется выбора, кроме как признать поражение.
Она улыбнулась впервые после ссоры.
— У него хорошие намерения.
Я указал на свое лицо.
— Хорошие, но кое в чем он заблуждается.
Мы с Кинси обнялись, и она положила голову мне на грудь.
— Ты никуда не уйдешь?
— Нет. — Я сильнее ее сжал. — Не уйду, если ты не пойдешь со мной.
— Так что это правда по-настоящему.
— Это было по-настоящему еще с Вегаса, просто я был слишком испуган, чтобы признать это, Кинс. Надеюсь, ты простишь меня за это.
— Вот почему я назвала тебя Цыпленком.
— А почему тогда ты Вафелька?
Она усмехнулась мне.
— Потому что я действительно сладкая.
Я завладел ее губами.
— Это уж точно.
Она отступила от меня и вошла в кухню.
— Знаешь, у нас есть вся эта еда…
— Прикоснешься к еде, и ты мертвец. — Санчес ринулся к нам. — Ох, и хорошо поговорили, ребята, я действительно почувствовал ваши эмоции.
Эмерсон дала ему подзатыльник и одарила нас знающей улыбкой.
— На самом деле он слышал только последнюю часть, потому что до этого я сделала громкость на телевизоре слишком большой, но счастлива, что вы, ребята, поговорили.
— Я тоже. — Поцеловав Кинси в макушку, выдавил улыбку, хотя мне и не хотелось улыбаться. Не потому что я не был счастлив, что Кинс действительно меня выслушала. А потому, что это был не тот конец, которого я хотел. Мне хотелось, чтобы Джекс одобрил наши отношения, чтобы он сказал мне, что принял меня, принял то, что было между нами, и прямо сейчас, вина съедала меня заживо и заставляла меня дерьмово себя чувствовать.
Джексу нужно время, чтобы остыть.
А значит, мне придется подождать, прежде чем с ним разговаривать.
Я лишь надеялся, что наша дружба не будет разрушена и не достигнет точки не возврата, ведь помимо Эм лишь Джекс и Санчес были моей единственной настоящей семьей. И мне не хотелось ее разрушать.
Даже если это было по уважительной причине.
Кинс просунула руку в мою ладонь.
— Ты в порядке?
— Это я должен тебя об этом спрашивать.
— Твое лицо выглядит хуже моего.
Моя щека очень сильно болела.
— Держу пари, что так и есть.
Санчес бросил мне пакет со льдом.
Я прижал его к щеке и вздрогнул от боли.
— Надо будет сказать Джексу, — Санчес скрестил руки на груди и прислонился к дивану — этот мужик знает, как делать охренительный хук справа.
— Моя щека хорошо об этом осведомлена, — проворчал я.
Кинс пожала плечами.
— У него же черный пояс.
Мы все уставились на нее.
— Ты ведь прикалываешься надо мной, правда? — усмехнулся Санчес. — Старый добрый Джекс — боец? Хм, никогда бы не догадался.
— Клянусь, он мог бы сделать карьеру в смешанных единоборствах, — добавила Кинс, — но американский футбол ему нравится намного больше.
Я знал это чувство.
— Надеюсь, до следующей недели у него в голове прояснится. Мы играем с Сиэтлом, и, как бы сильно мне не хотелось сказать, что эта игра будет легкой, мы все знаем, что «Акулы» заставят нас попотеть.
Кинси кивнула с серьезным выражением лица.
— Я поговорю с Джексом, все будет хорошо.
Ложь.
Я видел это в ее глазах.
В языке ее тела.
Ничего не будет хорошо.
ГЛАВА 31
КИНСИ
— Джекс со мной не разговаривает.
Я смотрела вместе с папой выездную игру, мне хотелось пробить кулаком стену. Джекс играл как полный придурок, и Миллер спасал игру своими блоками — эту технику совсем не использовали нападающие другой команды, оставляя уязвимым своего квотербека перед защитой «Смельчаков».
Папа похлопал меня по колену.
— Он просто расстроен, милая, дай ему немного времени. Ты же помнишь, что брат видел тебя просто в ужасном состоянии и помог тебе все пережить. Покажите ему немного благодарности. Настало твое время ему помочь.
Я опустила плечи.
— Он не хочет моей помощи.
— Хочет. Просто не знает об этом.
Я взяла печенье с тарелки отца и откусила. После той ссоры я была словно на иголках, ожидая, когда же Миллер спросит меня о подробностях моей болезни.
Что такое волчанка?
Как долго я болела?
Заболею ли я снова?
Как долго я находилась в больнице?
Но он не проявлял любопытства. Я знала, что парень ждет, когда я сама об этом расскажу, но мне не хотелось этого делать, ведь рассказывая о чем-то, ты делаешь это реальным. Кроме того, я была так эмоционально вымотана беспокойством об отце, что мне казалось, из-за разговоров о моем собственном здоровье у меня начнется паническая атака.
Я снова вздохнула.
Папа увеличил громкость.
— Ты собираешься вздыхать всю игру?
— Прости, — проворчала я.
Счет был три-три. У Сиэтла была безумно хорошая команда, но я знала, что наша лучше. Борьба между «Смельчакамим» и «Акулами» велась с 1940-го года, и поскольку мы были в одном дивизионе, до плей-оф нам приходилось играть с ними две игры.
Оба раза я почти не дышала всю игру.
Защита противников была интенсивной.
Мои глаза были прикованы к Андерсону. Я вздрогнула. Парень практически игнорировал меня в течение последних нескольких недель. Благодарить за это нужно было Миллера, но я все время чувствовала какой-то потаенный страх, что он загонит меня в угол, скажет что-нибудь жестокое или просто вернет меня в то беспомощное состояние, когда я была так напугана, что думала, никогда не выберусь из этих отношений. Андерсон был эмоциональным агрессором — он питался за счет слабых, и, загнав меня в угол, снова заставит испытывать страх, а я покончила с этим чувством.
Тай-энд «Акул» сделал блок, а затем перешел в бег. Андерсон был рядом, он подскочил, поймал мяч и побежал к нашей территории. Двадцать, тридцать, сорок ярдов.
Гол.
Я не радовалась.
Я его ненавидела.
Он
