не лезли к нему. Как — то спросили о чём пишет, он лишь сказал: «о товарищах своих, о молодости пишу», вам это не надо». Пару раз, в канун девятого мая хотели, чтобы почитал нам или рассказал, так он всегда делал вид, что не слышит, никак не реагировал. Сейчас понимаем, какими дураками были. Всё собирался немного облагородить воспоминания прадеда, отредактировать, да может издать где-нибудь малым тиражом, да всё руки не доходят, а тут вы, так удачно появились. Возьметесь? Напишите? Я могу вам дать тетрадь, потом вернёте. Только просьба — напишите по-человечески, правдиво напишите, сможете? Это всё — таки прадед мой…
— Обещаю, что напишу по-человечески и правдиво, либо никак.
На том и распрощались с Евгением, я взял тетради и поспешил на квартиру, читать, разбираться в воспоминаниях Родиона Верхотурцева.
Глава 21
Едва начав читать и разбираться, сражу же понял, что рукопись содержит в себе бесценные отрывки и эпизоды окопной правды. Стиль изложения и мысли говорили о Родионе Фёдоровиче, как о человеке, который не просто многое видел и пережил, но и после войны довольно глубоко изучал операции, в которых был рядовым участником, искал ответы, анализировал. Из текста следовало, что воевать он начал осенью 1941 года в дивизии московского ополчения, а в 235-ую стрелковую попал уже позже.
Местами текст был плохо читаем, иногда терялась смысловая связь, так как было много правок, а иногда записи были представлены в виде очерков, без начала и конца. Видимо человек просто не мог спать ночью, просыпался и писал, выплескивал на бумагу свою боль и память. Цельных и длинных отрывков тоже хватало:
18 ноября 1995г.
«Вот слушал давеча передачу про ополчение московское под Вязьмой в сорок первом, такая брехня, однако. Чушь несусветная. В каком ПТУ, интересно, готовят историков, которые такие телепрограммы верстают? Накипело, как послушал так будто стакан рыбьего жира хлебанул, воротит.
Их послушать, так под Вязьмой только одно ополчение и сражалось, Сталин лично послал всех интеллигентов танки скрипками останавливать, так что ли получается? Врут негодяи и не краснеют. Ну ничего, не вымерли мы все ещё, не всем шурупы можно в голову вкручивать и врать оголтело. Если бы не был сам в том ополчении, так может тоже бы верил сволочам этим.
Судьба штука такая, мог ведь сразу Ленинград защищать или помереть там с голодухи, кто знает, но вышло иначе. Отец в июле на фронт ушёл, от него ни слуха, ни весточки. Я же бегал пороги военкоматов оббивал, меня не брали, 18 лет только осенью исполнялось. Реветь хотелось от досады, почти все друзья с моего двора уже ушли, а я болтался, слушая сводки совинформбюро и встречая мать с работы.
Руководство страны и горисполком Ленинграда понимая, что дело принимает дурной оборот и немец всё ближе подходит к городу, начало эвакуацию части предприятий города и области, а также особо ценных технических специалистов. Под категорию таких специалистов попала и моя мать, в связи с нехваткой специалистов на одном из предприятий уж эвакуированных из Украинской ССР она получила направление в Москву. Эвакуироваться успели в последние дни августа 1941 года, когда вокруг Ленинграда уже сжималось кольцо блокады.
В Москве нам выделили комнату в коммуналке, тогда в столице много жилплощади было свободной, к осени особо нервные бежали из Москвы, предрекая скорый крах и взятие Москвы немцами. Мама сразу же вышла на работу, а я опять остался предоставлен сам себе и своей идее любыми путями попасть на фронт. Думал с батей там встречусь, думал фронт не такой уж и большой, ну дурак, чего тут сказать. Не встретился, конечно.
В сентябре у меня появился козырь, который военкомату уже было нечем крыть, мне 20 числа исполнилось 18 лет, и я уже был готов на любые подвиги и планировал лично пристрелить Гитлера.
Так я собственно и попал в 8-ую дивизию народного ополчения, которая формировалась на Красной Пресне.
Кого там только не было и вчерашние школьники, как я, и рабочие «сахарного завода», и дирижер из московской консерватории, преподаватели вузов, научные работники. Командиры не кадровые, точнее кадровые, но уже давно ушедшие в запас, некоторые вообще мало что знали о методах ведения современной войны.
Народ был пёстрый, народ был разный, либо те, кто имел бронь, либо те, кто раньше был негоден к строевой, или те, кто не успел раньше попасть в силу малого возраста, как я. Дивизия эта была далеко не первой, уже много наформировали, не ожидало руководство, что столько народа отзовётся и кинется на защиту Москвы.
Позже, я читал о том, что думали наберут от силы тысяч 200, а в итоге в ополчение записалось более 400 тысяч. Вдуматься только, четыре сотни тысяч,
