жалости на глазах. А для меня жизнь ведьмы — ценный ресурс. Ты одна запросто с десяток детишек заменишь.
— Вы тоже собираетесь меня убить? — как можно спокойнее попыталась спросить Инга. Так, словно пульс не грохочет в висках, а спина не взмокла от пота.
— Ну да. Естественно! Такими шансами, знаешь ли, не разбрасываются. Но не волнуйся, все это в прошлом. Теперь ты слишком много знаешь и на мою ловушку точно не купишься, — широко ухмыльнулась Валентина. — Поэтому предлагаю сотрудничество. Конечно, после того, как ты избавишься от этого вот, — кивнула она на Славика. — Выброси из головы романтическую чушь. Перед лицом смерти каждый думает в первую очередь о себе. И этот влюбленный Ромео — не исключение.
— Ну надо же, какой ты, оказывается, тонкий знаток психологии, — зло прищурился Славик. — А чего ты Ингу-то уговариваешь? Сама против бабки не тянешь или хочешь чужими руками всю грязную работу сделать?
— Я, милый мой, грязной работы никогда не боялась, — вздернула подбородок Валентина. — И ответственность с себя не снимала. Но разрушить связь может только тот, кто эту связь поддерживает. В твоем случае — либо Дуняша, либо Инга. Мог бы и ты, если бы с даром повезло — но нет, не случилось чуда. Внучок у Дуняши бесталанным олухом уродился.
— Хватит ругаться, — вскинула руки Инга. — Это все равно ничего не изменит. Валентина, вы сказали… Сказали, что перед лицом смерти каждый думает в первую очередь о себе. Вы чем-то больны? В этом все дело? В этом причина? Если больны — я могу поискать способ, я вам помогу, мы обязательно что-то придумаем…
— Я? Больна? Больна?! — расхохоталась Валентина. — Деточка, ну нельзя же быть настолько наивной. Мне девяносто три года, милая! Старостью я больна! Старостью! Это не лечится. Но даже в девяносто три года я не хочу умирать.
— И ради этого убиваешь детей? — ощерился Славик.
— Ну ради тебя же Дуня себя убила. И девчушку ни в чем не повинную принесла в жертву, — Валентина кивнула на Ингу. — Но я понимаю — это совсем другое. Где ты, а где старая противная бабка. Тебе жить да жить, а бабке давно на тот свет пора. Если ты такой правильный — почему сам в могиле-то не лежишь?
— Я не выбирал себе ни жизнь, ни смерть!
— А я выбирала! Всю жизнь на других горбатилась, себя не жалела. Знаешь, сколько я солдатиков на себе с поля боя вытащила?! Знаешь, сколько раз выла от страха — но волокла, скрипела зубами и волокла! У меня, между прочим, детей именно поэтому не было — все здоровье в лесах и степях нашей родины необъятной оставила! Легкие прострелены, две контузии, из бедра осколок вырезали — рубец на ноге такой остался, что мужики зеленели, когда разденусь. Потом до пенсии — в больничке нашей убогой, на медсестринскую зарплату. А после пенсии — гроши проклятые, которые в руки возьмешь — и повеситься хочется! Всю жизнь экономила, всю жизнь жилы рвала — для людей старалась, не для себя. Лечила чуть ли не даром, за спасибо и за продукты. И что? И что?! Думаешь, мне благодарность великая досталась?! Большое человеческое уважение?! Три гвоздички на девятое мая и парад Победы по телевизору — вот и все мое уважение. Ворье по курортам ездило, дачи себе строило — а я на холодильник два года копила!
— И что?! Мы тут о жизнях говорим — при чем тут деньги?! — Славик тяжело дышал, широко раздувая ноздри. — Бедная бабулечка несчастная, злой жизнью замученная. Да ты квартиры пачками покупала, бедная-несчастная бабулечка!
— И покупала! И покупала!! Когда поняла, что к чему, когда поумнела — зарабатывать начала. Вот только тратить, дура старая, все не решалась. Копила, на черный день откладывала. А куда чернее? Куда чернее-то?!
— Но потом вы научились тратить, — тихо сказала Инга. — Сделали ремонт, посадили сад…
— Выдрала к хренам эти помидоры убогие — видеть их не могу, всю жизнь на огороде жопой кверху корячилась, — зло выплюнула Валентина. — Вот только на девятом десятке жизнь и попробовала, дура безмозглая. Чего ждала, для чего терпела — понять не могу. Столько лет псу под хвост!
— А потом решила не только деньги, но и чужие годы потратить, — Славик наклонился вперед, вперившись в Валентину яростным взглядом. — Это же дети, бабВаль! Дети!! Да как тебе такое вообще в голову пришло?!
— А тут своей бабулечке драгоценной, Дуняшеньке спасибо скажи. Она же мне дорожку-то показала, — медовым голосом протянула Валентина. — Дуняша жизни на смерти менять начала, Дуняша судьбы под себя раскрутила. А если ей можно — то почему мне нельзя? Чем твоя жизнь лучше моей? Чем полезнее? Только тем, что бабка на тебе, охламоне безмозглом, совсем повернулась?
— БабДуня за меня сама умерла. А ты других убиваешь.
— БабДуня за тебя девчонке жизнь поломала и на убой отправила. Только ради того, чтобы кровиночка ее ненаглядная всю жизнь от проходной до винно-водочного, а от винно-водочного до дома курсировала. А я, между прочим, людей лечу. И раньше лечила, и теперь, и потом буду лечить. Знаешь, какой у меня счет? Не на десятки — на сотни! Заберу сейчас три-четыре жизни — потом верну десятикратно! А ты? Ты зачем в этом мире? Чтобы на мотоцикле гонять?
— Ладно, — внезапно успокоился Славик. — Отлично. Ты меня убедила. Пусть будет так, как на судьбе написано. С завтрашнего дня я не буду к Инге ходить, через недельку, глядишь, и загнусь потихонечку. Даже декабря ждать не буду. Но и ты оборви привязку, пусть все будет по справедливости.
— Нет.
— Нет?!
— Нет, — Валентина откинулась на спинку стула, скрестив на груди руки. — Я свой выбор сделала. А что вы с Ингой между собой решите — это уже ваши вопросы. Хотя я все-таки советую отвязать тебя, пакостника, к чертовой матери. Ради мужских штанов жизнью рисковать — это совсем без ума надо быть.
— Не ради штанов, — вперила в нее взгляд Инга. — Ради человека.
— Да ладно? Не шутишь?! Была бы на месте бравого парня бабка какая-нибудь, больная и старая — ты бы так же очертя голову в омут бросалась? Ах, нет… Вот то-то
