«История одного преступления», клеймящий, как было задумано, государственный переворот Бонапарта. Памфлет этот был завершен большим эпилогом, посвященным злободневным политическим событиям 70-х годов.
Смерть папы Пия IX и восшествие на папский престол нового папы Льва XIII (февраль 1878 г.) явились причиной опубликования поэтом серии сатирических поэм: «Папа» (1878), «Высшее милосердие» (1879), «Религии и религия» (1880) и «Осел» (1880). Большинство из них носило боевой антиклерикальный характер.
В июне 1882 г. Гюго выпускает свою последнюю драму «Торквемада», близкую по своему антиклерикальному направлению поэме «Папа». Перенося действие в католическую Испанию XV в., автор создает пламенный памфлет против церкви, обличая ее бесчеловечный фанатизм (главный инквизитор Торквемада), ее аморальность (папа Александр Борджа), ее равнодушие к подлинным бедам человечества (пустынник Франциск Паоланский). Драма Гюго возмутила клерикально-католические круги и вызвала страшный шум в реакционной печати, которая объявила, что это произведение Гюго является «одним из самых низких поступков в его плодовитой карьере вероотступника». Но старый поэт привык к подобным нападкам: после всего пережитого за его долгую жизнь они уже не могли смутить или сбить его с пути.
В мае 1881 г. Гюго опубликовал поэтический сборник под названием «Четыре вихря духа», куда вошла часть не изданных ранее стихотворений периода изгнания. А в 1883 г. вместе с новой — третьей серией — вышло полное и окончательное издание «Легенды веков». Это были последние книги, появившиеся при жизни поэта.
Популярность писателя, гуманиста и неутомимого воителя к концу его жизни была колоссальна. Он умер в 1885 г., и похороны его, в которых участвовало около двух миллионов человек, превратились в широкую демонстрацию признательности французского народа своему великому поэту, сумевшему воспеть и его гражданские, и интимные чувства: горечь поражения и радость победы, прелести детства и горе отца, потерявшего свое дитя, величие нравственного подвига и подвига революции, так же как и лучезарную мечту о будущем, которое не будет знать угнетателей и отверженных.
4. Посмертная судьба
творческого наследия Гюго
Посмертная судьба Гюго и его творческого наследия так же драматична и увлекательна, как и сама его жизнь. И после смерти этот страстный демократ, обличитель Второй империи и защитник коммунаров, продолжал возмущать спокойствие официальных и академических кругов. Однако все атаки против Гюго немедленно вызывали мощную защиту со стороны лучших людей Франции. Наследие Гюго продолжало жить самой интенсивной жизнью.
В конце XIX и начале XX в. о Гюго, как о замечательном художнике слова, высказали свои суждения почти все выдающиеся представители французской и мировой культуры самых разных направлений. Октав Мирбо назвал его «звучной душой Франции», даже «душой XIX века»; Гюисманс заявил, что в XIX в. было много мощных талантов, но «только один гений — Гюго»[85]. Бельгийский поэт Эмиль Верхарн в своих «Впечатлениях» (1885–1886) сказал, что стихи Гюго не только прекрасны, «они величественны»[86]. Эрнест Ренан в «Облетевших листьях» (1892) охарактеризовал Гюго как «циклопа, едва отделившегося от материи, который знает тайны исчезнувшего мира»[87]. Эдмон Ростан в 1902 г. опубликовал в сборнике «Поэтический венец Виктора Гюго», созданном к столетию со дня рождения поота, стихотворение, посвященное знаменитому представлению «Эрнани»[88]; итальянский поэт д’Аннунцио поместил в этом же сборнике патетический «Гимн Виктору Гюго», в котором он говорил: «Все в нем. В его груди — вмещается мир… Он взбирается на гору, он исчезает в облаках, он говорит с орлами и ветрами…»[89] Образ Гюго — «национального героя», чье необъятное творение является «очагом энтузиазма», вдохновил Мориса Барреса в его речи, произнесенной во французском парламенте в марте 1908 г. Столь же восторженные отзывы о Гюго оставили в своих художественных произведениях, дневниках и письмах Жюль Ренар, Марсель Пруст, Поль Валери, Поль Клодель и многие другие прославленные писатели и поэты[90].
В эти же годы началось изучение творческого наследия Гюго учеными — философами, литературоведами, историками, появилось множество книг о Гюго — человеке и писателе, о разных периодах его жизни, о его мировоззрении, эстетике, искусстве слова. Начиная с 1886 г. шла публикация не изданных при жизни произведений поэта (сборники «Все струны лиры», «Мрачные годы», неоконченные поэмы «Бог» и «Конец сатаны» и другие). Было предпринято издание Полного собрания его сочинений с солидным научным аппаратом, которое и по сей день служит главным источником для исследований творчества великого писателя.
Затем произведения Гюго обрели новую жизнь на экранах кинематографа. Первыми фильмами, созданными по отдельным мотивам этих произведений, были «Эсмеральда» (1905) и «Бродяга» (1907). В 1911, 1913 и 1914 гг. были экранизированы «Собор Парижской богоматери», «Отверженные» и «Девяносто третий год» (последний фильм был создан в самый канун первой мировой войны и тут же запрещен военной цензурой)[91].
Но, пожалуй, самым замечательным в посмертной «биографии» Гюго было то, что он, как национальный писатель Франции, как писатель-демократ, продолжал участвовать в борьбе своего народа во все самые острые моменты его политической жизни. Героические традиции его творчества снова и снова становились активно действующей силой в борьбе, которую французский народ вел в защиту своих демократических свобод. Редкостная, замечательная судьба выпала на долю этого художника слова!
В 1935 г. (в год 50-летия со дня смерти Гюго) имя его зазвучало с новой силой в обстановке объединения прогрессивных сил нации под лозунгами Народного фронта после подавления фашистского путча 1934 г. В это время столкновения двух лагерей обострилось и резко противоположное отношение к Гюго со стороны представителей фашиствующей буржуазии и со стороны передовых писателей и мыслителей Франции. Арагон в статье «Актуальность Гюго»[92] показал, что обличительный пафос произведений Гюго продолжает стеснять современную буржуазию, которая давным-давно уже не нуждается в гуманистах, а нуждается в диктаторах, палачах и шпионах: «Ей мешает гернсейский изгнанник, который слишком походит на эмигрантов, выступающих против Гитлера. Она ненавидит книгу, которая зовется «Отверженные». «Да, с Гюго!.. С защитником коммунаров… против новых версальских палачей!» — заявил другой писатель-коммунист, Поль Вайян-Кутюрье, призывая всех деятелей культуры объединиться в рядах Народного фронта[93].
В эти же дни в специальном номере журнала «Эроп», посвященном Гюго, с прекрасной статьей «Старый Орфей» выступил Ромен Роллан, который с необыкновенной силой поставил вопрос о бессмертии великого поэта. «Сколько живых людей, произносивших над ним свой приговор, умерло, в то время как он, мертвый, все еще живет… — говорил Роллан. — Его существование подтверждается тем, что его отвергают и подвергают страстному разбору… Имя и дух старца реют среди знамен движущейся вперед армии.
«Старый Орфей» — французский Толстой, озаренный огнями славы, владеющий мечом слова, возвышает свой голос в защиту жертв против угнетателей, как он это всегда делал перед
