которые встречаются ему в том коридоре. Иланг-иланг, или царя цветов, старичок приносит ему в сосуде в форме розы. Просыпается он не от собственного крика, а от стыда, что в присутствии мастера не может узнать этот знаменитый запах, чего в жизни с ним никогда не случалось.
В то время, когда Владислав Летич приводил в порядок все рукописи и разбирал заметки, а копию этой, с рассказом о сне, который ему очень понравился, отправил Милану в Канаду, Гедеон Волни уже навсегда уснул и перешел в свое вечное, снившееся ему царство ароматов, из которого он уже никогда не сможет вернуться.
Девятнадцатый день рождения Милы, 17 мая 1979-го, в тот год отмечали впервые, по ее желанию, совершенно раздельно, в двух разных концах дома. Ее компания, молодежь, коллеги и родственники, заняли бывший просторный склад для бочек Хариты Саборской-Волни, в дальней части двора, переделанный в настоящий диско-клуб, где для них было накрыто и угощение, старшие сидели в большой комнате с выходом на улицу, а для торжественного ужина перешли в столовую. Когда все уселись за стол, Ольга поспешила позвать Геду, который вышел в мастерскую позвонить, и его уже долго не было. Она заглянула туда и увидела, что он сидит за столом, а голова лежит на раскрытой перед ним книге. Смотри-ка, спит, подумала я, — рассказывала она потом матери, нашел время спать, наверное, устал или выпил слишком много вина. Она решила его не будить, вышла в спальню и принесла легкое покрывало, нагнулась, чтобы нежно укутать его плечи, и только тогда заметила какую-то странную улыбку на его лице, немного похожую на оскал. Она склонилась еще ниже, тронула лоб — холодный, прислушалась — не дышит. Мама, мама, завопила она, идите сюда, быстрее!
Печальное зрелище ожидало госпожу Эмилию, Ольгину сестру Анку и остальных родственников и гостей, вбежавших в комнату. Они увидели, как Ольга прижимает к груди посиневшее лицо Геды и причитает: ой, мамочки родные, да что же это такое. Его руки безжизненно свисали по краям смятого бархатного покрывала. Тяжелый удар обрушился в тот вечер на дружное семейство Волни.
Обширный инфаркт, причем мгновенный, печально заключил после осмотра доктор Апатович, преданный Гедин друг и ровесник, еще со времен кубиков и деревянных лошадок. Сердце просто разорвалось, он не почувствовал никакой боли, смерть наступила мгновенно. Он попытался утешить Ольгу, но и сам был глубоко опечален. Он любил Геду и был большим поклонником его коллекции, сам понемногу собирал старинные карманные часы, у него было несколько экземпляров ранней нюрнбергской работы, два из которых приобрел для него именно Геда. Смерть Геды он воспринял даже с некоторым чувством вины, потому что лично, на протяжении многих лет, был гарантом общей уверенности в Гедином железном здоровье, несмотря на то, что практически никогда его не осматривал. В этом смысле эти двое прекрасно понимали и поддерживали друг друга. Гедеон избегал поликлиник и больниц из-за запаха, который не выносил, а доктор Апатович, отчасти поборник гомеопатии, был тайным противником лекарств, которые даже в самых серьезных случаях прописывал редко и осмотрительно. Вместо того чтобы добиваться доверия пациентов, назначая им разные пилюли, он потихоньку отговаривал их от лечения вообще, а Гедеон служил ему для этого, как своего рода риторическое доказательство, пример человека, здорового от природы, который живет не под стеклянным колпаком, а напротив, совершенно свободно и естественно, причем без каких-либо химических подпорок. Внезапная смерть Геды, прежде всего, отняла у него прекрасного друга, а затем жестоко опровергла теорию о здоровье, как полном балансе телесного и духовного, достигающемся только правильным направлением физической и умственной работы, но никак не химическими добавками. Важнейшая вещь, проповедовал Апатович, чтобы человеку удалось открыть и установить свой личный способ освобождения от токсинов, а они, кроме того, что нападают извне, накапливаются и от неиспользованной энергии. Но вот, лучший человек на свете, самое совершенное существо, какое только можно себе представить, друг, поддерживавший его во всех медицинских инновациях, потому что все они были против химии, его дорогой, добрый Гедеон мертв. Доктор оплакивал его от всего сердца.
И в этом он не был одинок. В трауре был весь городок. Коллеги из Водного содружества показали себя, как настоящие друзья. Позаботились о похоронах, венках, речах, выплатили какие-то оставшиеся суммы. Иными словами, оплакали его от души, благородно, именно как наш чудесный друг Волни и заслуживает, повторял директор Маливук всякий раз, когда опечаленные наследницы выражали ему свою огромную благодарность.
Горожан его смерть застала врасплох. Сначала они просто-напросто не могли поверить. Словно все надеялись, что все-таки однажды он появится, примерно около двух пополудни, на пути из Водного содружества к дому, кивнет по дороге практически каждому встречному, более глубоко поклонится пожилым дамам и любезно побеседует с госпожой Селивановски, своей учительницей французского, которая в это время обычно выходит на послеполуденную прогулку вокруг Соборной церкви.
Их надеждам не суждено было сбыться. Гедеон Волни больше никогда не появится в городе, разве что в их рассказах, которые поначалу были довольно путанными и паническими. Говорили неуверенно, метались, как по незнакомой территории, никак не могли ни смириться с этой смертью, ни разгадать ее.
Сначала ходили бестолковые слухи о том, как Геда, на самом деле, случайно отравился одним из своих ароматов. По невнимательности оставил открытый флакон, задремал рядом с ним, а благовоние было слишком сильным и даже чересчур сильным, вот так он и погрузился в вечный сон. Полнейшая бессмыслица, сразу же высмеяли эту версию те, кто был хорошо знаком с особенностями личности знаменитого коллекционера. Как мог он оставить открытый флакон, когда и в чем он был невнимательным? Это, конечно, вскоре было отброшено как глупость, но все равно они не хотели принимать инфаркт. Это звучало для них как-то слишком обыденно и по-пенсионерски для их знаменитого соседа, который, проживи еще два месяца, отметил бы всего лишь свое пятидесятилетие.
Поэтому некоторые начали поговаривать о самоубийстве, что звучало гораздо благороднее, и вокруг этого быстро сложилась целая история. Говорят, он убил себя из-за Роттов, знаете тех голландцев, они вроде как родные братья, может, даже близнецы, похожи, как две капли воды, и частенько к нему приезжали. Он купил у них за огромные деньги старинный флакон, муранского стекла. Тот, за которым безуспешно гонялся годами, перерыл все европейские города, подвалы, чердаки, подмазывал перекупщиков, обещал награду, рыскал по ярмаркам и блошиным рынкам, предлагал половину коллекции взамен, но нет его и нет. И вот ранней весной приезжает один из братьев. Прямо из Амстердама, где
