детективах дешевых бывает так, что убийцей оказывается тот, кто читателю знаком. Чтобы все удивились, мол, вот это да, оказывается, какой-нибудь музейный работник или журналист, кстати, – Соколов глянул на Ивана и усмехнулся иронично, – который следователю помогал, это и есть убийца. А в жизни бывает так: какой-нибудь ветеринар колхоза соседнего или врач из психбольницы, которого проверяли сто раз, и все у него сходилось, – вот кто и оказывается маньяком.
На это Миронову возразить было нечего.
Они не спеша вышли из парка и пошли по утоптанному снегу в сторону автобусной остановки. Говорить сейчас было не о чем, поэтому они молчали, каждый думал о своем. А мыслей после этого разговора скопилось достаточно.
Глава 45
В кабинете Соколова снова было совещание. Правда, сейчас оно состояло всего из четырех человек: самого Святослава, капитана Раткина, отца Романа и журналиста Миронова.
Они сидели за столом для совещаний друг напротив друга, пили чай и обсуждали последние новости по делу. А обсудить было что. Иван пришел с большущим пакетом фотографий и распечаток, датированных 1994–1996 годами. Все материалы касались чеченской войны и вызвали среди участников собрания самые разнообразные реакции.
Лицо отца Романа, когда он взял в руки первые фотографии, сделалось мертвенно-бледным и несчастным. Могло показаться, что священнику физически больно смотреть на изображения и читать сводки. Широченные плечи гиганта поникли, он избегал смотреть в глаза собеседникам, судорожно сжимал и разжимал ладони. Весь вид настоятеля монастыря выражал огромную скорбь. Конечно, божьему человеку и должно скорбеть о загубленных на войне душах, но реакция отца Романа явно скрывала что-то еще.
Соколов и Миронов исподволь внимательно наблюдали за метаморфозами, происходящими со святым отцом, и делали мысленные выводы.
Реакция Раткина была такой, какую и следовало ожидать от человека, для которого чеченская война всегда оставалась лишь новостями по телевизору. Он ужасался фотографиям с мест боевых действий, с любопытством рассматривал изображения военных частей, товарищеские фото сослуживцев и с заметной скукой перелистывал страницы с данными.
Миронов тоже особенной заинтересованности в документах не проявлял: оно и понятно, журналист уже успел изучить эти материалы раньше. Зато он очень пристально наблюдал за остальными. Его пытливый взгляд буквально прикипел к лицам Святослава и отца Романа, перескакивая с одного на другого. Даже то, что первый заметил его любопытство, Ивана не смущало – пусть знает! – для него куда важнее были их реакции, которые могли сказать намного больше, чем слова.
И если реакция монаха-великана была вполне очевидной и из нее легко можно было начать делать какие-то выводы, то отношение Соколова к чеченским материалам оставалось для журналиста загадкой. Майор перебирал бумаги без особенного интереса. Нет, он внимательно рассматривал каждое изображение, прочитывал сведения, напечатанные в документах, но его лицо не выражало ровным счетом ничего. Единственное, на что можно было обратить внимание, – Святослав немного чаще обычного стал потирать свои шрамы и бритую голову. Но этого было слишком мало, чтобы строить предположения, не говоря уже о чем-то большем. Сказать, что Иван был разочарован подобным положением дел, – не сказать ничего. Но он продолжал наблюдать.
– Давайте-ка я чаю заварю, – предложил хозяин кабинета, ни к кому конкретно не обращаясь. Он встал и неспешно пошел к электрическому чайнику.
Журналист посмотрел ему в спину и задумался: возникло ли это предложение просто как жест гостеприимства и вежливости? Или майору понадобилась минута, когда его лицо не будет видеть никто из собравшихся? Ответа на эти вопросы не было. Снова можно было только догадываться. Вот же черт!
Через пару минут Соколов вернулся с подносом, на котором аккуратно стояли наполненные стаканы в подстаканниках (видимо, сохранившиеся еще с советских времен), сахарница и вазочка с малиновым вареньем – для любителей.
Они разобрали стаканы. Отец Роман предпочел чай без сахара, журналист положил себе две ложки, а капитан Раткин с довольной, как у ребенка, миной набросал себе чуть ли не полчашки варенья.
– А вам? – протянул Иван сахарницу Святославу, но тот сделал отрицательный жест:
– Спасибо, я себе уже положил.
Даже количество ложек сахара, с которым милиционер предпочитает пить чай, осталось загадкой. Миронов начинал злиться по этому поводу. Выходило, что он притащил всю эту кипу бумаг напрасно, выяснить что-нибудь интересное у него так и не получилось.
Еще какое-то время все молча пили чай, смотрели фотографии, читали документы. Наконец Соколов отложил очередную фотографию, которую долго рассматривал, и произнес:
– Раз уж мы с вами оказались свежей кровью и на нас выпали многие испытания, я считаю необходимым поговорить, как говорится, как на духу.
Он многозначительно посмотрел в глаза журналисту, затем перевел взгляд на отца Романа. Первый сразу же покраснел и отвел глаза, так как понял, к чему клонит майор. А второй выдержал взгляд и только кивнул, сдержанно огладив густую бороду.
Раткин крутил головой, переводя взгляд с одного собеседника на другого и совершенно не понимая, что происходит, о чем, вообще, разговор.
После слов хозяина кабинета наступила длительная пуза, во время которой Иван ерзал, вздыхал и хмурился. Заговорить ему было, определенно, непросто. Священник тоже не спешил откликнуться на призыв Святослава, хотя и реагировал менее экспрессивно.
– Я, отец Роман… – начал наконец-то Миронов и посмотрел прямо в глаза гиганту в рясе. – Подозревал я, что вы и есть маньяк-инквизитор! И с товарищем майором делился мыслями своими! Ведь вы Урус-Егор?
Три пары глаз устремились на священника. Тот на секунду прикрыл глаза, тяжело вздохнул и… усмехнулся. Улыбка получилась совсем не веселая, однако несложно было заметить, что отец Роман испытал облегчение. Будто освободился наконец от угнетавших его сил.
– Правильно ты подумал, Ваня, – кивнул он, впервые назвав журналиста так фамильярно. – Мог Урус-Егор детей резать. И резал. И детей, и стариков, а уж простых бойцов сколько… Видно, долго мне за это еще платить придется…
– Так уж простил вас Господь. Когда из плена вызволил, – сказал Соколов, но полной уверенности в его голосе не было.
– Не простил. – Гигант покачал головой и посмотрел на одну из фотографий, где в длинном рве были сложены окровавленные трупы. – А дал шанс. Но раз уж мы говорим друг с другом как на духу… – Он протянул руку и взял фотографию. На ней была изображена группа солдат в камуфля же. Внизу снимка белым было выведено печатными буквами «Ачхой-Мартан». Отец Роман задержался на ней взглядом, а затем протянул над столом так, чтобы всем было видно, и показал на неприметного мужчину в штатском, который стоял сбоку от военных. – Думал я, вспоминал и вот что вспомнил: вот
