чем они меня спросят? – Я закидываю ее вопросами, чувствуя, как внутри расползается паника.
– Стоп. Мы ведь решили. «Без комментариев». Не знаю, что там за новые улики, которые нашли при обыске, но это не важно. В голове у вас полный туман по части подробностей, и отвечать по существу вам нельзя.
– Нет никакого тумана, – возражаю я, следуя за ней в сторону выхода. – Вы должны понять: то, что я помню, я помню хорошо. Я просто… просто не знаю, помню ли я то, что видел, или же то, что думаю, что видел.
– И когда именно видели.
– Думаю, я видел, как ее убили. Ведь этого мне говорить не стоит, да? Сами сказали, если не скажу ничего, буду выглядеть ужасно.
Волочусь за ней по тротуару и останавливаюсь рядом, когда она жестом подзывает проезжающее мимо такси.
– Полицейский участок Паддингтон Грин, – говорит она, забираясь внутрь.
Таксист разочарованно фыркает, поняв, что много не заработает, а затем морщится, когда видит, как я залезаю следом.
– Итак, Ксандер. Под запись вы не должны говорить фразу «Я не уверен, возможно, это был я». Даже мне, по-хорошему, не должны. Я на грани нарушения профессиональной этики. Скажете такое на допросе – даже суда, вероятно, не будет.
Такси отъезжает.
– Но я же передумал. Говорил вам. Уверен, это не я. Я не мог этого сделать.
Она поворачивается и смотрит мне прямо в глаза.
– Когда подозреваемого в убийстве спрашивают, убил ли он человека, невиновный отвечает «Я не убивал», а не «Я не мог убить». Чувствуете разницу?
Знаю, что она права, но в моем неадвокатском мире между черным и белым есть еще масса оттенков. Какая-то часть меня уверена: расскажи я все, как должно, с контекстом, они бы поняли, что я имею в виду. Как минимум это всегда остается в моем арсенале. Я умею говорить логично, четко и искренне.
– Тогда без комментариев, – заключаю я.
Такси со скрипом тормозит, и мы выходим. Джен вручает водителю то, что кажется слишком щедрой оплатой за столь короткое путешествие, и захлопывает дверцу. По дороге она продолжает меня инструктировать:
– Ксандер, поверьте. Что бы там ни происходило в этой вашей голове, вы должны сосредоточиться. Соберите все крупицы внимания, которое у вас осталось. Вам оно пригодится.
Я киваю, а когда мы заходим внутрь, с восхищением наблюдаю за тем, как Джен спокойно и уверенно договаривается с пунктом пропуска. Нас учтиво провожают в комнату, и, пока мы ожидаем, Джен снова повторяет со мной те два слова, что я должен твердить.
– Помните, эти ребята – ублюдки. Они могут вести себя по-панибратски, но вам они не друзья. Они здесь, чтобы вздернуть вас. Они будут талдычить, что вам самому решать, следовать или нет моим советам. Что это вас будут судить. А еще вот это: «Не хотите ли изложить под запись вашу версию событий?» Они испробуют все. Их цель – заставить вас почувствовать себя глупо из-за этих ваших «без комментариев». Послушайте меня внимательно: чтобы оставить себе хоть малейшую надежду не провести ближайшие двадцать или тридцать лет по ту сторону забора, делайте, как я говорю. Без. Гребаных. Комментариев. Усекли?
Киваю.
– Я хочу услышать слова, Ксандер.
– Без гребаных комментариев, – отвечаю я.
Она реагирует. Легкое движение уголками рта – достаточное, чтобы распознать улыбку.
Когда Конвэй приходит забрать нас, он выглядит нервозным. Кажется, из-за присутствия Джен он сам не свой.
– Дуйте за мной, Ксандер, – бросает он.
«По-панибратски». Джен смотрит на меня, будто произнося: «Ну я же говорила».
Идем за ним в комнату для допросов, Блэйк уже там. Она встает, пожимает нам руки.
– Вам принести воды? – спрашивает она.
Мы оба мотаем головами, и, как только садимся, включают запись. Блэйк произносит вступление, затем повторяет предостережение. На этот раз слова громом гремят в моих ушах: «Вы имеете право ничего не говорить, но навредите своей защите, если не расскажете то, на что затем будете опираться в суде. Все, что вы скажете, может быть использовано как доказательство…»
– Мой клиент воспользуется правом хранить молчание на протяжение всего допроса, – говорит Джен со скучающим видом, который на самом деле выдает уверенность.
– Это, безусловно, ваше право, – говорит Конвэй. – Вы можете последовать совету солиситора, но, в конечном счете, это всего лишь совет. Не ее будут судить…
Джен подмечает что-то и быстро встревает:
– Судить, офицер? Вы предъявляете мистеру Шюту обвинение?
– Ну, мы пока этого не знаем, да? Зависит от того, как пройдет допрос.
– Разве? – спрашивает она. – Вы же знаете, что если у вас достаточно улик, чтобы предъявить моему клиенту обвинение, то этого допроса и вовсе не должно быть.
Конвэй ерзает на стуле, ослабляет воротник. Эти танцы ему явно даются плоховато.
– Прекрасно знаю, мисс Каллен. Итак, как мы и говорили, есть несколько вопросов, по которым мы хотели бы услышать ваши комментарии.
Жду, пока Блэйк роется в папке с документами. Она явно чем-то недовольна, но я не могу с точностью описать ее вид. Смущенный? Раздраженный?
– Возвращаясь к нашему последнему разговору, хотел бы уточнить, удалось ли вам подумать над ответом на вопрос, знакома ли вам жертва – Мишель Макинтош, – спрашивает Конвэй.
Слово «жертва» тяжело повисает в воздухе. Бросаю взгляд на Джен – она еле заметно качает головой.
– Я не знал ее, – отвечаю я.
– Хотела бы еще раз напомнить вам о моем совете, мистер Шют. – Голос у Джен дрожит.
– Вы с ней были в отношениях?
Делаю вдох. Ужасно хочется разъяснить этот момент. Эта часть моей истории безобидна. Но взгляд у Джен стальной.
– Без комментариев, – отвечаю я.
Джен по-прежнему сидит, но уже более расслабленно.
– Вообще-то, отрицать нет большого смысла. Во время вашего последнего допроса офицеры провели обыск по адресу, указанному в залоге, и нашли кое-что интересное. Под запись: показываю подозреваемому вещдок РГ/девять, подборка фотографий. Посмотрите на эти снимки, мистер Шют. На них вы вместе с покойной. Просто чтобы вы знали: это лишь малая часть из тех, что у нас есть.
Я не знал, что у Себа были фотографии. Конечно, какие-то у него должны были оставаться. Вспоминаю про фото на камине.
– Это вопрос, офицер? – уточняет Джен.
– Нет, вопрос в том, готовы ли вы признать, что между вами были отношения? – раздраженно бурчит Конвэй.
Я не знаю, как может «навредить моей защите», если я признаю это, но я следую ее совету.
– Без комментариев.
– Ладно. Тогда будем по-плохому. Вещдок РГ/десять – это письмо, написанное от руки на светло-голубом листке из блокнота.
Взглянув на него, сразу вспоминаю. В каждому углу значки «инь» и «ян».
