и сошлись.
— В кабинете? Моём? Без меня? А чем гостиная не устроила?
— Не ведаю! Его высокоблагородие дюже гневались и бумажкой трясли! Мсьё Нуи и тот стушевался…
Услышав про грозное высокоблагородие с бумажкой, Михаил бросил тревожный взгляд на Андрея, который ответил взглядом недоумевающим. Оба ускорили шаги. По паркету за ними тянулся влажно поблёскивающий грязный след, но на него никто не обращал внимания.
Наскоро растёрлись и переоделись в считаные мгновения.
Сухие, чуть встрёпанные и раскрасневшиеся, ввалились в кабинет.
Фёдор Николаевич Амос вольготно расположился за рабочим столом Михаила и с брезгливой миной передвигал с места на место письменные принадлежности.
— Не повезло с погодой, да, — покачал он головой, увидев вошедших, и, обращаясь лишь к Михаилу, небрежно добавил: — Я ваш стол временно реквизировал в служебных надобностях. Вы же не возражаете.
Михаил как раз готовился бурно возразить, но времени ему на это не дали. За окном сверкнуло и громыхнуло практически одновременно. Фёдор Николаевич откинулся на спинку стула и, посмотрев на Андрея, поинтересовался:
— Как успехи, Андрей Дмитриевич? Родных, близких, знакомых убитой опросили?
Заседатель набычился. Сжал руки в кулаки и спрятал их за спину. Михаил решил, что возражать по поводу незаконно оккупированного стола уже поздно, и, отступив, устроился в любимом кресле. Оттуда наблюдать за происходящим в кабинете было не в пример комфортнее.
Андрей чётко докладывал судье о том, что друзьям удалось узнать к этому моменту. Слова падали медленно и весомо. Андрей подробно остановился на описании следов, отпечатке сапога, знаках на подошве и на лице несчастной, её походе в храм и встрече с генералом Турчилиным незадолго до гибели. Казалось, сама природа подыгрывает рассказчику. Молния сверкала в самые драматические моменты повествования, раскаты грома раздавались аккурат тогда, когда в монологе наступала выразительная пауза.
Михаил слушал друга, а сам вспоминал, что в детстве грозу недолюбливал. Не боялся, нет. Но каждый раз в такие моменты ему было смутно и тревожно. О том, как определить, приближается гроза или уже уходит, ему, тогда восьмилетнему, рассказал дед в одну из редких минут просветления.
— Считай, Мишка! Считать — оно по жизни полезно! Ну! Считай, кому говорят! — кричал дед Игнат и грозно тряс зажатой в руке бутылкой.
— Один, два, три… — послушно начинал считать внук.
За окном громыхало, и Михаил, вздрогнув, замолкал.
— Во-о-от. Молодца! — хвалил дед, булькал в стакан и шумно отхлёбывал что-то тёмное и резко пахнущее. — Эх! Хорошо!.. Теперича следующей вспышки ждать будем…
За окном сверкало. Дед давал отмашку, и Михаил послушно тянул:
— Один, два, три, четыре…
Бах! Михаил осекался и втягивал голову в плечи.
— Ну! Вишь? Четыре! А в прошлый раз сколько было?
— Три…
— Во-о-от! — тянул дед и гулко глотал своё пойло. — Значит, уходит гроза-то… А ежели бы, к примеру, два было?
— То приближалась бы? — робко предполагал юный Михаил.
— Молодца! Голова! В меня пошёл! А не в этого… Червь земляной! Моль! Немочь бледная!..
Дед выходил из себя, начинал ругаться, и внук, видя это и уже зная, чем всё закончится, старался тихонько улизнуть в свои комнаты.
Сейчас Михаил слушал друга и считал про себя, сколько длится интервал между вспышкой и грохотом. Гроза уходила столь же стремительно, как совсем недавно приближалась.
Андрей закончил доклад и умолк. Фёдор Николаевич оглядел подчинённого с ног до головы, затем медленно, торжественно даже, трижды хлопнул в ладони.
За окном громыхнуло. «В последний раз, видимо», — подумал Михаил. После вспышки прошла почти минута.
Судья опустил руки на стол и заливисто захохотал. Голова его откинулась. Глаза зажмурились, отчего лицо собралось в мелкую складочку. Из широко открытого рта вырывались брызги слюны и звуки, отдалённо напоминающие лай.
Глава 46. Арест
— Ох, уморили! — простонал Фёдор Николаевич, промокая выступившие на глазах слёзы. — Вам бы авантюрные романы писать! От поклонниц отбою бы не было… Нда… Дети! Сущие дети! И знаки у них! И генерала приплели!
— Что вы имеете в виду, ваше высокоблагородие? — отрывисто спросил Андрей, на щеках его играл нездоровый румянец, молнии из глаз сверкали похлеще, чем недавно за окном.
Михаил молча ждал объяснений.
Судья резко оборвал смех. На лице его появилось презрительно-высокомерная гримаса.
— А вы, голубчик, в пузырь не лезьте, — прошипел он, глядя в глаза Андрею. — Так как ежели это не детская наивность в ваших сердцах пылает, то придётся мне думать, что намеренно вы с приятелем меня в заблуждение вводите! Намеренно следствие по ложному пути направляете! Соучастники вы тогда, получается!
— Что вы имеете в виду? — повторил свой вопрос Андрей, но в этот раз голос его звучал не возмущённо, а скорее потерянно.
— Я-то? Да что говорю, то в виду и имею. Глупости вы мне изволите докладывать! Осталось только понять, от недалёкости сие или по злому умыслу… Ну-ка, скажите мне, когда женщина эта убита была?
— В ночь с шестицы на седьмицу. Двух суток ещё не прошло.
— Та-а-ак, правильно, — похвалил подчинённого судья. — А теперь вы, дражайший Михаил Николаевич. Вам известен некий Вячеслав Павлович Огрызко?
— Разумеется, — подтвердил Михаил, чувствуя, как от нехорошего предчувствия начинают ныть зубы. — Мы же у вас с ним вместе несколько месяцев назад с документами были. Регистрацию он прошёл.
— Были. Прошёл. Я обратного и не утверждаю, — умильно улыбаясь, успокоил его судья. — Я вовсе даже о другом спросить хочу. Где был вышеупомянутый Огрызко в ночь с шестицы на седьмицу?
— Здесь!
— Ой ли? А ежели подумать? Ну, напрягитесь! Вспомните!
— Ночь с шестицы на седьмицу Вячеслав Павлович Огрызко провёл в этом кабинете! Мы с ним здесь разговоры говорили и вино пили, — с нажимом произнёс Михаил.
Фёдор Николаевич тонко улыбнулся и протянул:
— И разговоры вели, и вино пили, охотно верю. Вот только не всю ночь! Когда Вячеслав Павлович в этот кабинет вошёл?
— Часа через три после полуночи, — нехотя признал Михаил.
Судья покивал.
— А до того где был?
— В комнате у себя.
— Ну тут вы не врёте, конечно, но изрядно недоговариваете, — протянул судья и с укором заглянул в глаза собеседнику. — Ай-ай, как не стыдно, дражайший Михаил Николаевич… К себе в комнату Вячеслав Павлович, разумеется, заходил. Ненадолго. Переодеться. Кровь смыть!
— На что вы намекаете? —
