друг друга в свои объятия. Он проникал в меня, и я вскрикивала, а затем выглядывала и видела приближающиеся волны. Я понимала, что наше убежище вот-вот будет смыто. Вместе с нами. И во сне я говорила: «Скорей, скорей, давай это сделаем». А затем просыпалась в тишине.
– Я не знаю, мам. Мы можем подумать об этом завтра? Я вообще-то иду сейчас на прослушивание.
– Супер, ни пуха тебе. – Хотя она управляла многомиллионным бизнесом, она обожала тот факт, что я сделала карьеру в искусстве, и всегда была в восторге, когда я ходила на прослушивания. – Ты справишься на отлично. Я куплю цветы. Ты их заслуживаешь.
Десять минут спустя я расположилась в комнате ожидания, полной других актеров. Еще через пять минут я стояла перед камерой. Очередные пять минут – и все закончилось.
Когда я вернулась домой с прослушивания, солнце светило через окно кухни золотым светом, купая столетние половицы в сиянии, глядя на которое я подумала о карамели, выложенной полосками. Я прислушивалась к раздутой тишине, опустившейся на мой дом. Я пока еще не смогла привыкнуть к ней. Иногда она бывала оглушающей. Эта тишина, казалось, бьется в окна и гремит сковородками. Зоэла была в школе, но я позвала ее по имени, а затем и Саро, чтобы вынырнуть из звука небытия. Потом я притворилась, что Саро зовет меня из другой комнаты, перебрасываясь ничего не значащими репликами туда и обратно. Это была игра, в которую я играла, чтобы заполнить пустоту, физическую и эмоциональную. И все равно в этот день их имена выпадали из моего рта прямо на пол со стуком. Только тишина отзывалась эхом в ответ.
Через два часа я смогу забрать Зоэлу из школы. Она наполнит дом вибрациями мультфильмов, настольных игр и игр с куклами и музыкой фортепиано. Она недавно написала рассказ, в котором маленькая девочка потеряла свою маму, потому что мама ушла «странствовать» в поисках отца девочки, который умер.
В этом году она отметила свой первый день рождения без своего папы. Она часто спрашивала меня: «Кто обо мне позаботится, если ты умрешь?» Этот вопрос протыкал наши разговоры у стоматолога, в самолетах, когда она клала голову на свою подушку.
– Я в порядке, я здорова, я здесь, с тобой. Я собираюсь быть здесь и увидеть, как ты состаришься. – Мой ответ превратился в мантру.
– Но ты не знаешь этого наверняка. – В восемь лет она уже знала о ловушках жизни.
– Ты права. Никто из нас не знает, когда мы умрем. Но что имеет значение, так это то, что мы живы сейчас. И я здесь, с тобой, сейчас. Прямо сейчас. – Это была одна из вещей, которым учили меня психотерапевты и книги, – что говорить, чтобы успокоить ее тревогу.
После выполненной работы тяжесть дня начала накатываться на меня, и я неожиданно оказалась бесцельной и рассеянной. Мне нужен был свежий воздух.
Поэтому я вышла наружу, в сад Саро, где росли бобы фава. Это место в моем доме снимало тяжесть с моего сердца. Воскрешение, обновление, средство к существованию – обещания этих бобов.
Стоя перед центральным фонтаном, я вспомнила, как этот сад создавался в январе годами ранее. К той весне Саро восстановился после операции и снова был на химиотерапии, когда я наконец попробовала pasta con fave, которую он приготовил прямо из собранных в саду бобов. Было что-то в этом первом блюде из его сада. Он нашел способ трансформировать отчаяние, страх и озабоченность в нечто прекрасное. Я буквально расплакалась, попробовав первую ложку. И после этого я поклялась сажать бобы все последующие годы. Когда заканчивался сезон, мы высушивали две пригоршни бобов, и они становились нашими семенами на следующий год. Такой порядок соблюдался пять лет подряд.
Даже в первый год, последовавший за его смертью, я снова посадила бобы поздним январским днем, на годовщину того дня, когда мы сбежали в Нью-Йорк. Я осмотрела плоды в саду: было больше двух килограммов бобов, готовых к сбору. Саро учил меня, как визуально оценивать урожай. Я хотела приготовить его любимое весеннее блюдо, purea di fave con crostini, на сорок друзей, которые должны были прийти, чтобы помочь мне отметить годовщину его ухода. Через два дня мы собирались отпраздновать его жизнь и поднять бокалы за тот факт, что я и Зоэла как-то преодолели самый тяжелый год в нашей жизни. Я перестала быть сиделкой, с ее непрерывной сортировкой пожаров и их тушением, только для того, чтобы этот хаос уступил место меланхолии скорбящей жены. Я хотела выразить признательность этой трансформации, тому, что я училась выживать. Я хотела сделать это правильно. Поэтому я начала отщипывать бобовые стручки от стеблей.
Собирая их, я чувствовала благодарность к тем, кого эти бобы накормят. Если друзья – это семья, которую ты выбираешь, то я выбрала лучшую семью на этой планете. Они – мой клан. Каждый из них пришел в мою жизнь посредством какой-то случайной встречи – первый курс колледжа, первый день в новом коллективе, поиски туфель в песочнице детского сада, принадлежавших нашим босоногим карапузам, Саро, представившийся родителям других межрасовых детей в парке со словами: «Мой ребенок выглядит как ваш ребенок, мы должны познакомиться». Мой клан образовался из всех жизненных путей, возрастов, интересов и профессий – художник по мозаике, адвокат, преподаватель, терапевт, инвестиционный банкир, актер, писатель, водитель лимузина, мультипликационный художник. Связующая нить между всеми нами – принципиальное стремление идти рука об руку, друг рядом с другом в самые неспокойные и болезненные моменты. Они мне достались по счастливой случайности, а остались – по собственному желанию. Я хотела, чтобы они попробовали сицилийские бобы. Бобы, которые я выращивала всю зиму в ожидании этого дня. Я хотела собрать свою команду, чтобы они знали: их любовь и забота в предшествующие двенадцать месяцев были единственной причиной, по которой я стояла прямо.
Поскольку для меня это было первый раз, когда в моем доме предстояло находиться такому большому количеству людей, я стремилась в буквальном смысле воскресить кое-что – традицию, которая была у нас с Саро, открывать двери своего дома друзьям с добрыми намерениями и действительно хорошей едой. Он всегда был магнитом, притягивавшим людей к нашему дому. Его компания, его еда, его хаотические рассказы про свое детство на Сицилии, где учитель однажды заставил учеников идти домой через весь город с надписью «Я – осел», приколотой к спине, потому что они не слушались на уроке. Друзья обожали эти истории, описывающие времена и места, словно кадры из «Нового
