самой себе слова: как можно больше молчать, чтобы не выдавать странности. Отчасти из-за явного неодобрения моего поведения Добронегой. Да еще каждый раз стоило Злате приоткрыть плотную ткань полога, как Альгидрас тут же наклонялся в седле и спрашивал, все ли в порядке. Это неимоверно бесило, хотя на меня он взглянул только один раз и тут же быстро отвернулся. Все остальные разы он смотрел только на Злату – с таким сочувствием и участием, что к моей злости невольно примешивалась ревность. Мне тоже хотелось участия! Именно я оказалась одна в чужом мире, именно я вынуждена была молчать из страха разоблачения, контролировать каждый свой жест, не расслабляясь ни на минуту! И именно для меня эта дурацкая поездка была первым в жизни настолько изнуряющим путешествием. К тому же он прекрасно знал, что я чувствовала себя плохо из-за проклятой Святыни, а Злата, в конце концов, была беременной, а не больной! Ему же было явно плевать! Я понимала, что просто накручиваю себя, но ничего не могла с этим поделать: злость, ревность, обида – все смешалось в моей душе, а его присутствие никак не способствовало моему успокоению.
Наконец, когда мое терпение было уже на исходе, возле повозки зазвучали голоса. Добронега откинула передний полог, и мы увидели, что наш возница о чем-то спорит с одним из воинов Миролюба. Впрочем, спорили они довольно мирно, не повышая голосов. Успокоенная Добронега задернула полог. Когда мужчины пришли к какому-то соглашению, наша повозка начала поворачивать. Заскрипела упряжь, колеса перестали мерно стучать по утоптанной дороге и мягко зашуршали по траве. Лошади остановились, я села, подтянув к себе колени, готовясь выбираться из повозки, однако Добронега молча покачала головой, и я осталась сидеть. Послышалась какая-то возня, мужчины о чем-то переговаривались, потом мы вновь тронулись с места, проехали еще немного и наконец остановились. Альгидрас отвернул полог со стороны Златы. Он успел спешиться и сбросить плащ. Оказалось, что он уже в кольчуге. Когда он прижимал меня к себе у ручья, кольчуги определенно не было – я бы почувствовала.
Злата осторожно вылезла из повозки, за ней выбралась Добронега. Я спрыгнула на землю, проигнорировав протянутую Альгидрасом руку. Краем глаза заметила, как его ладонь сжалась в кулак, а потом он резко опустил руку.
Мужчины уже организовывали стоянку. Слышались голоса, мерный стук топора.
– Холодно, – поежилась я, и стоявшая рядом Злата кивнула.
Плотная ткань повозки защищала от ветра, а снаружи вдруг оказалось довольно ветрено и сыро, хотя солнце еще не успело сесть. Мы остановились на опушке совсем недалеко от дороги. Звук топора доносился будто бы из глубины леса, хотя я понимала, что воин вряд ли успел зайти далеко. Наверное, все дело в том, что лес был очень густым. Я задрала голову, пытаясь разглядеть верхушки деревьев. Они были выше десятиэтажного дома.
– Вот это лес, – пробормотала я.
Злата покосилась на меня, и я вновь напомнила себе, что нужно держать язык за зубами.
– Здесь не опасно? – тут же снова нарушила я собственное правило.
Злата поплотнее закуталась в плащ и только вздохнула. Потом попыталась улыбнуться и наконец каким-то совсем растерянным голосом ответила:
– Сейчас везде опасно.
Я мысленно обругала себя последними словами, потому что это мне полагалось ее утешать.
– Ну, ничего. Вон с нами сколько воинов, – бодро откликнулась я.
Злата кивнула и побрела туда, где уже стояла Добронега, разговаривавшая со старшим свирского отряда.
Я залезла в повозку, вытащила оттуда теплый плащ, закуталась в него – даже капюшон на голову набросила – и вновь отыскала взглядом Добронегу, намереваясь спросить у нее, нужно ли выносить из повозки мешок, в котором, судя по запаху, был хлеб.
Добронега стояла на том же месте, только на этот раз ее собеседником был Альгидрас. И хоть они не смотрели в мою сторону, я понимала, разговор идет обо мне. Добронега что-то высказывала хванцу, а он отвечал с таким честным и открытым видом, что было сразу очевидно: он ей врет. В какой-то момент оба, и Добронега, и Альгидрас, посмотрели на меня. Я выдавила из себя улыбку, хотя больше всего хотелось придушить хванца. Злата отвлекла Добронегу от Альгидраса, и они, перекинувшись парой слов, отправились в лес. Мать Радима помахала было мне, но я помотала головой. К счастью, она не стала настаивать. Я же перевела взгляд на Альгидраса, который направился к запряженным в повозку лошадям, как раз в мою сторону.
– Что тебе сказала Добронега? – требовательно спросила я, стоило ему приблизиться.
Альгидрас, взявшийся за сбрую ближайшего к нему коня, некоторое время делал вид, что не слышал вопроса, а потом медленно повернулся ко мне и осторожно произнес:
– Она спрашивала, что было у ручья. Чем я тебя растревожил и… – Он замолчал, отведя взгляд.
– И?..
– И спрашивала, не позволили ли мы себе дурное.
– Что ты сказал?
– Правду.
– Какую правду? – прошипела я.
– Что ты на меня рассердилась.
– То есть это я виновата?
– Я так не сказал! – Он посмотрел мне в глаза этим своим честным взглядом.
– Когда ты так смотришь, тебе только дурак поверит! – съязвила я. – И ты хорошо устроился. Небось Добронега потребовала, чтобы мы друг к другу не приближались.
– Нет, – негромко ответил он, гладя коня по шее. – Наоборот, просила приглядеть за тобой.
А потом поднял взгляд и добавил:
– Не злись.
– Бесишь! – отозвалась я.
– Я вижу, – серьезно ответил он. – Что мне сделать?
Я хотела послать его куда подальше с его лживой заботой, но решила, что дело все же важнее.
– Мне нужны подсказки, как себя вести, – нехотя откликнулась я.
– Ты должна быть рядом с Добронегой. В походе за все отвечают мужчины.
– Что еще?
– И держись подальше от воинов. Ты… красивая, – на последнем слове он запнулся, но быстро закончил мысль: – Радим своим людям верит, но с отрядом княжича мы едем впервые.
– Ты думаешь, кто-то из людей Миролюба причинит вред его невесте?
– Я их не знаю. Потому держись рядом с Добронегой. Ее они чтят.
Я посмотрела на потный круп лошади и нехотя кивнула. Он, конечно, был прав. Вот только меня не оставляло чувство, что таким нехитрым способом он снова отгораживался от неудобных вопросов. Однако спорить было бессмысленно.
– Последний вопрос. Вдруг больше случая не будет.
Он серьезно кивнул и посмотрел на меня внимательным взглядом, приготовившись слушать и, скорее всего, соврать в ответ.
– Кто научил тебя заговору, который ты вырезал над покоями Златы и Радима?
Глаза Альгидраса расширились. Я ожидала, что он промолчит или привычно сменит тему, но, видимо, он вправду чувствовал себя виноватым, потому что тихо сказал:
– Эти слова были вышиты на платьях моей матери.
– Но… откуда?
– Я не знаю, – перебил он меня, оглянувшись на миг на стоянку. – Она умерла до моего рождения. Спросить мне было не у кого. А почему ты спрашиваешь?
– Я нашла этот узор в доме Добронеги, – едва слышно прошептала я. – Это платье явно не могло быть ее. Я думаю, он принадлежало матери Всемилы.
– Ты уверена, что это тот же узор? Может, они просто похожи.
– Я уверена.
– Может, это еще одно платье Всемилы?
– Не думаю. Оно висело там же, где хранятся вещи Всеслава.
Альгидрас вздохнул и взъерошил волосы.
– Что дает этот заговор?
– Он проносит дитя тому, кого боги этим не наделили.
– Это типа уговор, как с этим вашим «Да не прервется род»? Род хранит Святыню, а Святыня – род.
Хванец медленно кивнул, думая о своем.
– А какова плата?
– Со Златы и Радима плату боги не возьмут.
– А с тебя?
– Неважно, – покачал головой он.
– Ты больной? – спросила я, а он улыбнулся, искренне и так светло, что я запнулась на очередной возмущенной фразе.
– Не тревожься за меня. Я не умру. Правда. Хванская Святыня этого не допустит.
– Вырезать ты начал задолго до того, как стал служить Святыне. – Я уперла руки в бока.
– Ну… да, – пожал плечами он и снова улыбнулся. На этот раз уголком губ.
– Ты понимаешь, что примерно в одно и то же время далеко друг от друга две женщины носили платья с заговором?
Улыбка исчезла с лица Альгидраса.
– А еще они обе вскоре умерли. Я очень надеюсь на свитки княжича, – тихо сказал он.
А уж как я на них надеялась. Не передать словами. Вот только не была уверена, что мне расскажут о написанном в них.
Ужин ничем не отличался от обеда: та же малопонятная бурда. Впрочем, я была настолько голодна, что съела все, что мне дали. Воины убрали грязные миски, и Горислав с одним из дружинников Миролюба отправились их мыть.
Меня же снова захлестнуло волной эмоций. Хванец весь ужин держался поближе к Злате, предвосхищал все ее просьбы, улыбался ей, смешил, а я не знала, что мне делать с гадкой ревностью, к которой в своем совсем
