— Не любишь? — переспрашиваю я на всякий случай.
— Нет, уже нет, — она качает головой. — Разлюбила или позволила себе наконец признать, что не любила никогда… Какая разница?
— Главное, что не больно.
— От этого — нет.
И мы скрепляем новый незримый договор еще одним глотком кофе.
— Что ж… — Полина расслабленно откидывается на спинку стула. — Полагаю, теперь мы будем с тобой общаться даже чаще, чем когда мы дружили. Надо же, пришлось отдать Светлане Валерьевне своего мужика, чтобы она стала находить в своем плотном расписании время для меня!
— Могу не появляться у тебя на глазах вообще, — вношу свое предложение. — И даже на глазах Маруськи.
— Нет уж, — смеется она сухо. — Ты теперь ее мачеха. Она только вступает в пубертат, а мне уже выть хочется. Вот и бери на себя половину ее взбрыков!
— Так вот в чем состоял коварный план… — понимающе киваю я. — Ты всегда была злобным мастермайндом, Полиночка. Не удивлюсь, если это все — с начала до конца! — было твоим коварным планом!
— Конечно. Я годами вела тщательный отбор подруг, чтобы потом какая-нибудь из них познакомила меня с богатым мужиком, я родила от него ребенка и оказалась обеспеченной до конца своих дней, а потом еще и спихнула и мужика, и ребенка на эту подругу!
Я со звоном ставлю чашку на блюдце — в последнее мгновение у меня срывается рука, потому что я на секунду воображаю, что это правда.
Нет, ну уж Полина вполне способна на такое!
— И снова повторю, — говорит она. — Лучше уж ты, чем какая-то другая стерва. По крайней мере, Маруська с тобой уже знакома, да и с сыновьями твоими дружит.
— Ну как — дружит… — тяну я, вспоминая две эпичные встречи наших с Германом детей уже после того, как начались наши разводы.
Я и не подозревала, что дети настолько хорошо сдерживают свои деструктивные порывы в обычной жизни. В тот раз — не сдерживали. Думаю, мне еще будет сниться в кошмарах их знакомство в качестве сводных братьев с сестрой.
— Все пройдет… — отмахивается Полина. — Все пройдет. И у них тоже.
Больше нам говорить не о чем.
Конечно, дружба после всего, что было, не восстановится моментально.
Но, может быть, через десять лет? Через двадцать? В другой жизни?
После. Это то, о чем я думаю?
После. Это то, о чем я думаю?
Полина уходит домой, а я стою у машины и нервно курю стрельнутую у прохожего сигарету. Жду Германа. Пальцы дрожат.
Он выходит из двери буквально через минуту, словно они даже парой слов не обменялись с бывшей женой. Быстро пересекает двор и обнимает меня.
Некоторое время мы просто молча стоим, прижавшись друг к другу, пока я докуриваю.
— Поехали погоняем? — предлагаю я.
Если этот способ помогает успокоиться ему, то, может, и мне подойдет?
— За рулем — ты? — уточняет он.
— Конечно!
— Тогда и штрафы на тебе! — коварно улыбается он.
— Я запомню… — тяну угрожающе.
Спустя несколько часов далеко-далеко от города мы выходим из машины, покупаем шаурму и молча жадно едим, уляпываясь соусом. Проголодались так, словно вагоны разгружали. Я-то понятно, это я гоняла, а он чего так нервничает? Или когда не ты водитель и все контролируешь — хуже?
— Знаешь, о чем я сегодня думала, когда с Полиной разговаривала? — с набитым ртом спрашиваю я.
— Ммммм? — интересуется Герман.
— Если бы я не была замужем, а ты не был женат, у нас бы ничего не вышло. Одиночки, когда встречаются, сразу оценивают друг друга как потенциальных партнеров. А какие мы с тобой партнеры?
— В смысле? — Герман выбрасывает остатки шаурмы в мусорный бак, проделывает то же самое с моей и лезет в бардачок за салфетками.
— Ну. Ты любишь лакрицу… то есть, уравновешенных женщин. Разбирающихся в культуре и искусстве, стильных и сложных.
— Ну… — он вытирает сначала свои руки, потом мои и хмурится, пытаясь уловить мою мысль.
— Я, будь тогда не замужем, даже не подумала бы сесть к тебе в машину, чтобы, не дай бог, никто ничего лишнего не подумал. Одного женатого любовника мне в жизни хватило! Все сложилось только потому, что…
— …мы считали, что в безопасности рядом друг с другом, — заканчивает Герман мою мысль. — Ты права.
— Значит, у нас не было других вариантов. Либо не сойтись вообще, либо сойтись несвободными, — развожу я руками.
— Садись в машину, — говорит Герман и первым ныряет за руль. — Что ж, это значит, что безопаснее не жениться. Мало ли что!
— Интересный вывод! — я хлюпаю носом.
Ноябрьский ветер не прощает даже быстрых перекусов на улице. Прячусь в машину, где уютно и знакомо пахнет розмарином.
Вожусь с дверцей, потом пристегиваюсь и только когда поднимаю наконец глаза — вижу длинные пальцы Германа, в которых зажата черная коробочка.
— Это то, что я думаю? — осторожно спрашиваю я.
— Это обязательство оплатить твои сегодняшние штрафы. Ты ведь об этом думала? — усмехается он.
Я отворачиваюсь и снова отстегиваю ремень — потому что мне надо срочно перебраться ему на колени, чтобы как следует поцеловать.
Прижаться изо всех сил, пряча выступившие слезы, потереться о чуть шершавую щеку, снова найти прохладные губы и заодно слегка придушить в объятиях.
— Я тебя люблю, — говорю я. — Ужасно люблю. Ты ведь веришь?
Герман смотрит на меня, и в черноте его глаз — весь мир.
Наши будущие дни и ночи, ссоры и любовь, вечера вместе и утра порознь, молчание и поцелуи, рутина и праздники, будни и пронзительные моменты, запоминающиеся на всю жизнь. А когда он открывает коробочку — блеск бриллиантов в кольце добавляет искр в этот мир.
— Зависит от того, как именно ты будешь доказывать мне свою любовь, — говорит он, надевая кольцо мне на палец. — Возможно, выгоднее некоторое время притворяться недоверчивым.
————
Это - предпоследняя глава.
Будет и последняя.
Но я хочу попросить тех, кто читает романы, чтобы сбежать в сказку от неприглядной реальности, тех, кто не любит плакать над книгами, тех, кто хочет сладкого сиропа - дальше не читать.
Самым сложным в моих «сложных» романах были финалы. Открытые, проективные, когда каждый видел в них свое и только самые близкие мне по духу люди - то, что я закладывала. И не всегда были этому рады.