она собиралась идти.
Вдруг резкий окрик заставил их остановиться. Прямо перед ними, как из-под земли, выросли двое немцев и наставили на них автоматы.
– Стой! Руки вверх! – сказал один.
Лиза оттолкнула Шуру назад и заслонила её собой.
Немец опять что-то сказал. Шура тихо повторила над самым ухом матери:
– Он спрашивает, куда мы идём.
– Я поняла, что он спрашивает, – вполголоса ответила Лиза. И уже в полный голос сказала на ломаном немецком: – Мы ищем молодую девушку. Она пропала сегодня.
– Уходите домой, – сказал на это второй немец.
Лиза посмотрела на Шуру.
– Он говорит, чтобы мы уходили домой, – перевела Шура.
Лиза отступила, чтобы скорее уйти, и увлекла за собой дочь и Марию. Но тут Мария вырвалась и бросилась к ногам немецких солдат.
– Прошу вас, пропустите. Моя дочь пропала. Я должна её найти.
Немец снова наставил на неё автомат и что-то грубо рявкнул. Шура побледнела и сказала матери:
– Если она не уйдёт, он будет стрелять.
Лиза рванула Марию и силой утащила её в сторону, закрывая ей рот рукой, чтоб та не шумела, и, шипя ей в самое ухо:
– Если ты не успокоишься, они убьют нас всех. Замолчи и пойдём отсюда скорее. Сегодня мы всё равно уже ничего не узнаем. Завтра будем искать, прямо с самого утра.
Мария перестала сопротивляться. Она согласилась расстаться до завтра и поспешила домой в надежде, что Люда уже там, и давно ждёт её. Она бежала и молила бога, чтобы её дочь была дома.
«Вот сейчас я зайду в дом, а Людочка выйдет мне навстречу, – думала Мария. – Я даже ругать её не буду. Лишь бы жива была. Господи, только бы жива…»
Но дома её ждало горькое разочарование. Людмила так и не вернулась.
11.
На следующий день рано утром, едва рассвело, Лиза ушла на рынок. Она хотела купить немного муки для лепёшек, да расспросить людей, может, кто слышал что-нибудь, или видел вчера Людмилу.
Ночью на землю сел густой туман. Лиза шла, как в молоке. Впереди ничего не было видно. Густая белая завеса будто бы расступалась перед Лизой и тут же смыкалась за её спиной. Чтобы выйти к рынку, ей необходимо было карабкаться по крутой горе. Вот и сейчас Лиза уже почти выбралась наверх, как вдруг резко остановилась и отшатнулась. Страшная картина внезапно открылась её взору. На деревьях, росших вдоль тропы, висели казнённые молодые люди, со связанными за спиной руками и с табличками на груди. На табличках было написано по-русски: «партизан». Лиза перекрестилась и пошла дальше, плохо соображая, куда и зачем идёт. Из головы никак не выходило страшное видение: застывшие синие лица с вытаращенными глазами и высунутыми языками; верёвки, врезавшиеся в посиневшие шеи; босые ноги, израненные по пути к месту казни.
На рынке только эта новость и обсуждалась. Как оказалось, не только здесь, но и ещё в нескольких местах были казнены русские партизаны. Всего около десяти человек. Вчера после неудачной вылазки они попались немцам. На рассвете их казнили.
Ещё Лиза узнала, что вчера прибыло немецкое подкрепление, и теперь немцев у них в Осиновке было больше, чем своих. А ещё Лизе удалось узнать, что минувшим днём какой-то эсесовец застрелил девушку прямо посреди улицы. Та, якобы, замешкалась на дороге и чуть не угодили под колёса ехавшей на бешеной скорости машины. Тогда эсесовец выхватил пистолет и выстрелил почти в упор. Лиза поняла, что речь идёт о Людмиле, поскольку девушка, о которой говорили, была в дорогом зелёном пальто.
«Господи, что же делать? – думала Лиза. – Как сказать Марии? Она ведь с ума сойдёт».
А с другой стороны, не сказать – тоже было неправильно. Тем более что та всё равно узнает рано или поздно.
«Но лучше, если позже, – решила Лиза. – Для неё Людмила ещё жива. И вообще, может, это была не она».
Прошла неделя, вторая пошла. Ничего не изменилось. Людмила не возвращалась. Мария выплакала все глаза.
– Ой, Лиза, чувствую я, что больше не увижу свою Людмилочку, – говорила она, – случилось что-то страшное. Я всё не хотела верить. Но я столько уже всего передумала. И, если бы она была жива, то уже давно была бы дома. Не могу поверить, но, наверное, так и есть. Убили где-то мою девочку.
Мария залилась слезами. Лизе было больно видеть страдания женщины. Но что она могла? Продолжать поддерживать ложную надежду она не хотела. Это уже было слишком. Но и рассказать всё, что знала, Лиза тоже не решалась.
– Господи, хоть бы узнать, что с ней случилось, – не унималась Мария. – Сил больше нет никаких. Жду, сама не знаю, чего. Чуда какого-то. А ведь всё и так понятно.
Лиза не могла больше обманывать несчастную женщину.
– Мария, – начала она и запнулась. – Мария, я скажу тебе, что с Людмилой.
– Ты знаешь?! – Мария с надеждой и страхом посмотрела на Лизу. – Так чего же ты молчишь? Почему не говоришь мне? Что с ней?
– Да, знаю… – продолжала Лиза, с трудом выдавливая из себя слова. Нелегко сообщать матери о смерти её дочери. – Уже неделя, как знаю. Всё не решалась тебе сказать…
Она снова запнулась. Мария закрыла рукой рот, чтобы заглушить крик, готовый вырваться из её груди. Лиза отвернулась в окно и уже открыла рот, чтобы сказать всё, что знала, но тут её глаза от удивления полезли на лоб, и она произнесла, сама не веря увиденному:
– Людмила?..
Мария тоже глянула в окно. Лиза не ошиблась, и ей не почудилось. Во двор и правда входила Людмила, живая и невредимая. Мария вскочила со стула и чуть не упала. На ватных ногах она еле побрела навстречу дочери, не помня себя от счастья.
– Людочка, Людмилочка моя, – протягивала она руки к дочери, вошедшей в дом. – Слава богу, ты жива. Лиза, мне вернули мою девочку!
Мария крепко обняла дочь и не отпускала, боясь, что та опять куда-нибудь денется. Она так извелась и настрадалась за эти восемь дней, что никак не могла поверить своему счастью.
– Где же ты была всё это время? – спросила Лиза. – Люди сказали, что тебя… что в тебя немцы стреляли, – неуверенно добавила она. – Или это не с тобой было?
– Да, всё так и было, в меня выстрелил эсесовец. Я упала, было очень больно. И страшно. Я думала, что умираю. А следом ехали немецкие солдаты. Они подобрали меня и отвезли в свой госпиталь, там и выходили. Сказали, что мне повезло. Пуля попала в пуговицу на пальто и срикошетила,
