знал, что будет такое!
— А что ты знал, уёбок, раз ставил на противника?
Лана плюнула в лицо со шрамом, жалея, что во рту нет кислоты. Тот утёрся рукавом и убрался с мерзкой усмешкой.
На ринге раненый Серый по прежнему безуспешно атаковал противника, всё ещё ловкий, но слишком маленький и совершенно не эффективный: в местах его укусов на чёрном гладком теле расцветали соцветия той зелёной мерзости, что хлопьями покрывала арену, но кошка не утратила ни быстроты, ни силы. Она была смертельно опасна, резка и быстра, она всё так же молотила лапами и щёлкала зубами, пытаясь достать юркого противника и, наконец, ей удалось: высокий прыжок — и челюсти сомкнулись на лапе мозгоеда.
Серый молча впился в нос и вырвал его вместе с куском брокколи, но кошка стряхнула зверька с морды и придавила могучей лапой. Открыла пасть, примериваясь оборвать его жизнь следующим укусом.
— Серый, ко мне! — закричала Лана, задыхаясь от ужаса. — Увернись и беги, малыш, беги!!!
Услышав её голос, мозгоед оплёл лапу хвостом, извернулся, словно угорь, и смог вырваться. Длинное серое тело покрывали рваные раны от когтей, лапа повисла, живая алая кровь стекала по его бокам на арену, но зверь не отступил и не побежал, а снова закричал пронзительно и тонко. Полыхая ненавистью к врагу и презрением к боли, он пошёл в свой последний бой: бросил длинное узкое тело прямо в морду, поросшую брокколи.
Крик Серого отразился от сводов зала и размножился, распался нестройным эхом, перетёк в целый хор тонких голосов, слившихся в тяжёлый, давлеющий над музыкой, свистом и воплями толпы сплошной и страшный звук, от которого каждая волосинка на теле Ланы встала дыбом. Потому что так могла кричать только Смерть.
Издёрганная, доведённая до крайности, она подумала, что ей попросту чудится жуткий многоголосый вой, она смотрела перед собой, не в силах оторваться от боя, и не видела, как затыкают уши зрители.
С ограды, отделяющий ринг от зала, совсем неподалёку от Ланы, соскользнуло длинное серое тело.
Это была самка — на брюхе висело небольшое компактное вымя. Она повела головой и на Лану словно дуло двустволки уставились чёрные провалы глаз.
А затем мозгоеды посыпались на ринг.
Они прыгали сверху, падая с балок под потолком, выныривали из-под ног публики, взлетали по решётке и шли на арену, будто полчище огромных серых крыс. Поражённая Лана, вжавшись в решётку спиной смотрела, как точные копии Серого окружают неуязвимую пантеру со всех сторон и начинают рвать на части. Прыжок следовал за прыжком, удар за ударом, отскок за отскоком, словно ими руководил коллективный разум либо другая невидимая и могучая сила. Удар — укус — уход, и в то же место — новый удар — укус. И снова. И снова! Теперь закричал яйцеголовый, всплеснул руками, оглушительно лязгая стальным своим доспехом, и кинулся к прутьям.
— Откро-о…!!! — донеслось до Ланы, и утонуло в восторженном рёве зрителей, к которым с барышом возвращались их потраченные на бой немалые деньги.
Стены ринга ещё не видели такого: на глазах людей стая мозгоедов буквально разбирала на части огромную ксенокошку. Вот отвалилась одна лапа, отпало ухо, за ним — хвост, вторая лапа превратилась в зелёную культю, и пантера упала на пол, огрызаясь, отмахиваясь и щёлкая зубами. Но стая продолжала свою страшную работу, как один огромный могучий зверь, обволакивающий, бесконечно перетекающий. Зверь с десятками оскаленных ртов, зверь с сотней залитых чернотой глаз, он жевал, глодал и обсасывал кошку, пока на арене не остались только шевелящиеся части её тела, зелёная гниль да бессильно клацающая зубами голова.
Наступила тишина, нарушаемая лишь коротким цоканьем зверей и звонким лязгом: это яйцеголовый тряс запертую калитку, через которую вошёл на ринг.
— Дамы и госпо… — начал конферансье с благоговейным ужасом в голосе, но его перебил сухой холодный клёкот, прозвучавший подобно автоматной очереди, сделанной через глушитель. И каждый выстрел был жирной точкой в финале чьей-то жизни.
Как по команде мозгоеды брызнули во все стороны сразу, взлетая на ограду и прыгая в зал. К людям.
— Бегите! — истошно закричал Шульга у Ланы за спиной.
В тот же миг началась беспорядочная стрельба и грянула паника.
Глава 45. Хаос
Терпение — добродетель муста,
непраздность — добродетель Матери,
гейм — добродетель воина.
© Мать Матерей
Она обнюхала Грея и бегло облизала раны. Подошла молодая самка, наверное Сестра, боднула лбом, приветствуя, и с уважением обнюхала укушенную больным, негодным патром лапу.
— Это ты? Это ты? — как заведённый спрашивал он. — Я думал, не увижу тебя никогда.
— Теперь я Мать Матерей, — ответила она и Грей почтительно прижал уши. — Я привела семью убить двуногих. Ты уйдёшь с нами, мой сын.
— Нет, — отказался твёрдо.
Матриарх повернула к нему морду.
— Ты жил в плену, подобно добыче, — холодно сказала она. — Над твоим благородным геймом и здоровой кровью насмехались, принуждая драться в одиночку.
— Я сам шёл в бой за свою новую семью, за двуногую Мать, — возразил Грей.
— Ащщ! — Матриарх с досадой поджала губу. — Значит она умрёт первой.
— Если ты сделаешь это, я отдам себя Лесу! — непочтительно крикнул он и младший брат, покрытый шрамами воин, гневно вздыбил холку, но Грей с вызовом выдержал его взгляд — он был старше, а шрамов носил гораздо больше.
Мать молча смотрела на Грея, священное безумие гейма всё ещё плескалось в её глазах.
— Почему? — кратко бросила она.
— Она спасла меня много раз, — ответил тот, — оберегала, пока я не проснулся. Вылизывала мои раны. И она дала мне молоко, как ты.
Матриарх замерла, разглядывая Грея и думая о своём, но вдруг обернулась к семье и закричала:
— Сперва убейте самцов с палками, затем — кого успеете убить. Вперёд, мои воины!
Мусты бросились в бой. Захлопали громовые палки, закричали на все голоса двуногие, как стадо роххов пускаясь наутёк, толпясь в проходах, падая и сбивая друг друга, а мусты преследовали их и рвали. Грей краем глаза увидел, как лёг под Сёстрами самец с болезнью горла, и как грохочет в сторону петляющего брата самец со шрамом, и как отбрасывает раненого брата, но затем бежит, толкаясь, и скрывается в толпе.
Среди многоголосого крика, воя и хаоса побоища, в огороженном маленьком логове для притравки остался только Грей со своими двумя Матерями, да двуногий в отдельных собственных сотах, и тот, забившись в дальний угол, сидел очень тихо, а может и громко, но его трусливый голос было не расслышать в песне битвы.
— Яви
