крышку и залил в себя половину.
— Как будто ты этого хотела. Тебя же не волнует ничего, кроме предвыборной кампании. Ты назвала меня фактором риска, помнишь?
— Ты же понимаешь, что должен сообщить в полицию, что в этом есть и твоя вина? — сказала Астрид.
Ханнес вытер ладонью рот.
— Ничего я не должен, — ответил он. — Это все равно уже никак не поможет. Если мне повезет, они ей не поверят. Судя по прессе, ей как раз никто не верит. Если повезет, с меня ничего не спросят.
Он слегка оттолкнул Астрид и прошел мимо нее на балкон, поставил бутылочку на парапет и уперся в него руками. Эта нелепая детская бутылочка, которую он сосал как соску, чтобы успокоиться. В мгновение ока Астрид захлопнула балконную дверь, пинком вправив ее в петли, и опустила ручку.
Ханнес обернулся.
— Ха-ха, — посмеялся он, залил в себя остатки виски и шагнул к двери. — Оставь эти шутки, Астрид! Что за ребячество?
Астрид отправилась в ванную. Только там она заметила, что все еще сжимает в левой руке пучок петуний вместе с корнем. Она положила растение на край умывальника и тщательно вымыла руки. Почистила зубы, накрасила губы, расчесала волосы. Снаружи Ханнес вопил и стучал по стеклу. Она промокнула губы клочком туалетной бумаги и нанесла второй слой помады. Затем взяла сумку и табличку «не беспокоить» с крючка возле двери, в последний раз оглянулась на Ханнеса и улыбнулась ему. Она с удовлетворением заметила, что он на мгновение растерянно смолк. Выйдя в коридор, она повесила табличку красной стороной на ручку двери.
Внизу она заказала глазунью с сыром, а потом и блинчики с яблоком и корицей. Она не могла вспомнить, когда последний раз была так голодна.
Эгон
Небо заволокло, стало прохладнее, и из парка донесся сырой запах мха. Эгон услышал, как по навесу забарабанили первые капли дождя. Выходной начался с двойной порции бутербродов с зеленым луком на террасе у Розвиты. Он думал было пойти в другое место из-за несчастной женщины на крыше, но услышал по радио, что еще на рассвете она спрыгнула на подушку. Эгон добавил молока в свой черный чай и отрегулировал бинокль колесиком между окуляров, в его бывшем магазине как раз зажегся свет. Трое дворников в оранжевых жилетах длинными щипцами собирали по площади мусор в синие пакеты. По мере того как усиливался дождь, они по очереди натягивали капюшоны. Эгон подвинул стул чуть глубже под навес. На крыше он увидел двух мужчин, укладывающих обратно черепицу, которую женщина сложила возле трубы, и новую, чуть более светлую. Эгон был поражен тем, как ловко они управлялись. Еще несколько часов — и от вчерашнего на крыше не останется и следа, кроме этих пятен. А через пару недель и новая черепица потемнеет. По периметру площади с гулом ездила уборочная машина и двумя крутящимися щетками подметала слишком мелкий для щипцов мусор. Распылитель над щетками непрерывно поливал асфальт водой. Эгон не сдержал смеха. Были дни, когда он чувствовал себя у конвейера таким же бесполезным, как эта струя воды под проливным дождем. Он приставил к глазам бинокль и рассмотрел в уборочной машине женщину. Она была в больших наушниках и подпевала песне, отбивая одной рукой ритм по рулевому колесу. Эгон повернул бинокль к магазину мобильных телефонов. За стойкой прилавка мужчина с пучком на голове уставился в телефон, грызя ногти на правой руке. Он забыл включить неоновую надпись «Неотложная помощь». Эгон поставил бинокль на стол линзами вниз и отвлекся на бутерброды. Чуть позже он, возможно, отвезет маму в заповедник или в кино на дневной сеанс — на Бергмана или Феллини, на что-нибудь неизменное, прочное, — да, это лучшее, что может предложить сегодняшний день.
— Mi scusi[17], — услышал он голос рядом с собой. — Вы синьор Мосбах, не так ли?
Эгон положил бутерброд, который только успел поднести ко рту, обратно на тарелку. Перед ним стоял приветливый мужчина неопределенного возраста, может лет тридцати. Он был красивый, смуглый и с длинными ресницами, обрамляющими темные глаза, кудри зачесаны назад. Ботинки из телячьей кожи с рантом, синяя рубашка индивидуального пошива со скрытой планкой для пуговиц, даже кожаный пояс был ручной работы — все это Эгон сразу приметил. Он поднял брови и кивнул, давая незнакомцу знак, что готов его слушать.
— Томмазо Росси, — представился мужчина, приложив правую руку к груди и слегка поклонившись. — Для вас, синьор, можно просто Томмазо.
Эгон пока молчал. Томмазо полез в темно-синюю матерчатую сумку, которая висела у него на плече, и положил перед Эгоном одну из его фетровых шляп. Эгон сразу узнал в ней ту, что подарил вчера Финну. Лишь для того, чтобы потянуть время, он взял шляпу и заглянул внутрь.
— Откуда она у вас? — спросил он.
— Позвольте? — Томмазо указал на свободный стул.
Эгон подвинул тарелку и бинокль к себе, а шляпу чуть в сторону.
Томмазо сел за стол и взял шляпу в руки.
— Это вы ее изготовили, я прав, синьор? — Томмазо говорил вкрадчиво и с легким итальянским акцентом.
Эгон кивнул.
— Много лет назад, — ответил он.
Томмазо провел ладонями по полям шляпы.
— Меня прислал Эрнесто Валоне. Вам известно это имя?
Эгон сглотнул. Эрнесто Валоне. Звездный миланский дизайнер, которому Готье и Армани в подметки не годились. У Эгона пересохло в горле. Он взял с тарелки бутерброд, откусил и долго пытался прожевать, пока наконец не запил его чаем. Неужели он, сам того не зная, скопировал его коллекцию? Этот молодой итальянец пришел сказать, что с ним будут судиться?
— Кому же не известно, — робко сказал он. — Надевая его пальто, чувствуешь себя, будто входишь в храм.
— Я рад, что вы это сказали, — просиял Томмазо. — Как вы, наверное, уже догадались, мы здесь из-за шляпы.
— Как я уже сказал, дело давнее. Единственный экземпляр, в некотором роде прототип, не стоящий внимания.
Томмазо чуть ли не с нежностью погладил поля.
— Маэстро Валоне считает иначе. И я, с вашего позволения, тоже.
Чашка задрожала в руке Эгона. Он положил руки на колени. Посмотрел на крошечные морщинки вокруг глаз Томмазо, которые появлялись, когда он улыбался. Почему он улыбался? «Почему люди улыбаются, сообщая плохие новости?» — подумал он.
— Синьор, эта шляпа — настоящий шедевр. Не подверженная времени элегантность. Senza fronzoli, или, как говорят у вас, ничего лишнего.
Сердце Эгона на миг замерло и забилось сильнее. Он почувствовал пульс даже в переносице.
— Маэстро Валоне был бы счастлив, если бы ваша шляпа
