не мог ждать от Элеоноры Гвинт.
Наконец я прибыл домой. Меня все встретили с живой радостью.
– Я так рад быть здесь снова! – искренне воскликнул я, пожимая руку пастора и кидаясь в высокое кресло у камина. Моя мать приняла это восклицание за изъявление сыновнего чувства, пастор – за выражение дружбы, а сестра Мэри – за радость по случаю избавления от соблазна двора и шумной столичной жизни. Я предоставил им понимать это каждому по-своему; в сущности же оно не было вызвано ни одной из этих причин; это был просто вздох облегчения от напряженного состояния последних дней.
– Мне очень интересно знать, – заговорил пастор, придвигая ко мне стул, – что именно происходило в Дувре? Мне кажется, что там, больше, чем где-нибудь, предсказание Бетти Несрот относительно вас…
– Я все сообщу вам в свое время! – нетерпеливо перебил я.
– Должно было исполниться, – настойчиво договорил пастор.
– Разве еще не покончено с этими глупостями? – спросила моя мать.
– Вот Симон расскажет вам об этом, – улыбнулся пастор.
– В удобное время, в более удобное время! – опять заявил я. – Скажите мне лучше, когда приехал сюда лорд Кинтон?
– С неделю тому назад. Миледи была больна, и доктор предписал ей деревенский воздух. Но лорд оставался здесь только четыре дня, а потом уехал обратно.
– Значит, его здесь нет? – быстро спросил я.
– Мы думали услышать новости от тебя, Симон, – улыбнулась мать, – а оказывается, что вместо того сообщаем их тебе. Король прислал письмо милорду; я его видела. Оно было очень лестно, и там говорилось, что король желает немедленно видеть лорда Кинтона, чтобы посоветоваться с ним об очень важном деле. Два дня тому назад милорд выехал со своими слугами, оставив здесь свою больную жену.
Я был поражен удивлением. Что могло так внезапно понадобиться королю? О чем хотел он советоваться с лордом Кинтоном? Ведь события в Дувре не могли быть сообщены милорду. Звали ли его, как члена совета или только как отца своей дочери? Теперь же король, конечно, знал кое-что о его дочери и некоем джентльмене, служившем ей по мере возможности; мы могли встретить экипаж лорда Кинтона на пути и не заметить его вечером, среди других. Что могло все это значить? Мне пришло в голову, что де Перренкур посылал к королю из Кале и тот мог найти иной способ исполнить план, которому я помешал. Что, если моя миссия не была еще окончена?
Рука пастора, опустившаяся мне на колено, прервала мои соображения.
– Относительно предсказания, – начал он.
– Право, когда-нибудь я расскажу вам все! Оно исполнилось.
– Исполнилось? – живо воскликнул пастор. – Значит, счастье вам улыбнулось, Симон?
– Нет, наоборот: оно мне чертовски изменило, – ответил я.
Такое выражение при дамах, а тем более в присутствии духовного лица, было крайне неуместно: мать и сестра заметно оскорбились (я даже не извинился перед ними), но пастор только улыбнулся.
– Шут с ними, с такими предсказаниями! – сердито заметил я.
– И все-таки исполнилось! – проговорил он, очевидно, гораздо более дорожа торжеством этого колдовства, чем моим благополучием. – Скажите же мне все!
– Ты приехал, чтобы остаться с нами? – нерешительно спросила мать.
– До конца моей жизни, насколько это будет возможно, – обещал я.
– Слава Богу, – тихо сказала она.
Ее сердце было полно мною, тогда как мое было так далеко! Судьба как будто смеялась надо мною, и исполнявшееся предсказание не принесло мне добра. Наоборот, я должен был считать себя счастливым, если мне удалось благополучно выбраться из создавшегося положения и не подвергнуться преследованию тех великих людей, в чьи дела судьба замешала меня. Мне оставалось лишь сидеть смирно здесь, в деревне, а сидеть смирно было для меня наказанием, и только чудом, о котором я не смел мечтать, это наказание могло для меня превратиться в блаженство. Что значили для меня в сравнении с ним все предсказания в мире?
Когда я остался наедине с пастором, мне волей-неволей пришлось все рассказать ему. Он слушал с огромным интересом, который иссяк немедленно, как только я перестал говорить о предсказании; остальное он слушал уже вполуха. Он не сделал никаких комментариев к моему рассказу, только часто обращался к своей табакерке.
Воспоминания несколько отвлекли меня от мрачных размышлений, но теперь они снова овладели мною.
Итак, моя помощь снова могла оказаться нужной; это сознание было приятно для моей гордости, и, хотя со мною обошлись не лучше, чем с преданной собакой, тем не менее я знал, что эта помощь была существенной. Я был так уверен в этом, что ждал с нетерпением той минуты, когда мне можно будет отдать снова себя самого и свою шпагу в полное распоряжение Барбары.
– Вы любили эту Нелл? – неожиданно спросил пастор.
– Да, я любил ее.
– И не любите больше?
– Нет, – холодно улыбнулся я, – такое безумие проходит с годами.
– Вам теперь двадцать четыре?
– Да.
– И вы ее больше не любите?
– Говорю вам, что нет.
Пастор открыл свою табакерку и взял оттуда большую щепотку.
– Ну, значит, вы любите другую женщину.
Он сказал это не вопросительно, даже не предположительно, а как человек, настолько убежденный, что не нуждается в ответе.
– Да, вы любите другую! – повторил он, отправляя щепотку по ее назначению.
– Неправда! – с негодованием вскрикнул я.
Для того ли я сам уверял себя в противном, чтобы услышать это из чужих уст?
– Ах, кто это идет? – воскликнул пастор, с любопытством выглянув в окно. – Как будто знакомый! Взгляните-ка, Симон!
Я подошел и тоже выглянул в окно. Мимо быстро проезжал всадник в сопровождении двух слуг. Уже смеркалось, но было еще достаточно светло, чтобы я мог узнать его. Он подъезжал прямо к воротам Манор-парка.
– Как будто это – лорд Кэрфорд, и едет он в Манор, если я не ошибаюсь.
– Должно быть, так, – согласился я и в одну минуту был уже посреди комнаты, взволнованный, едва стоя на ногах.
– Что с вами такое, Симон? Почему бы Кэрфорду и не ехать в Манор? – удивился мой собеседник.
– Пусть едет хоть к дьяволу! – крикнул я, схватив свою шляпу со стола.
Пастор с улыбкой смотрел на меня.
– Ступайте скорее! – сказал он. – И другой раз не отрицайте моих предположений, основанных на опыте и знании человеческого сердца, которое…
Конца фразы я не слыхал, потому что стремглав вылетел из комнаты, оставив почтенного духовного отца проповеды-вать в пустыне.
