Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
была. Там, где мы спали,
Свалило трубы. Говорят, рыданья
Звучали в воздухе, стенанья смерти
И голоса, пророчившие грозно
Жестокие усобицы, и смуты,
И лихолетье. Сумрачная птица
Всю ночь вопила. Говорят, земля
Тряслась в ознобе.
<…> небо,
Как бы смутясь игрою человека,
Мрачит его кровавые подмостки.
Уж день, а ночь бродячий светоч гасит.
Всевластна ль ночь иль стыдно дню, но тьма
Хоронит лик земли, лишенный ласки
Живого света[245].
В трагедии «Юлий Цезарь» заговорщики трактуют зловещие знаки как свидетельство упадка и разрухи Рима вследствие тиранического правления Цезаря, попирающего законы и узурпирующего власть. Они не предполагают, что эти противоестественные события возвещают грядущие беды, ожидающие «обезглавленное» государство, обреченное на гражданскую войну, распри и междоусобицы. Смерть Цезаря, однако, не приводит ни к чудесному возрождению былого величия Рима, ни к его окончательной гибели. Народ Рима, ради благополучия которого Брут решился принести Цезаря в жертву, с легкостью переключается на другого кумира и готов поднести корону любому, кто сумеет пламенной речью настроить толпу в свою пользу, как это делает Марк Антоний.
Запоздалое осознание своей роковой ошибки и напрасно пролитой крови превращает Брута в подлинно трагического героя пьесы. Его слова «Я раздираем / С недавних пор разладом разных чувств / И мыслей, относящихся к себе» выражают формулу внутреннего конфликта каждого из протагонистов зрелых пьес Шекспира, от Гамлета до Кориолана. Литературоведы спорят, кто же является главным героем «Юлия Цезаря» – сам Цезарь, исчезающий в середине текста, чтобы потом возникнуть на сцене только в виде призрака или упоминания в речах других персонажей, или Брут, который, в отличие от других заговорщиков, искренне любил Цезаря, но верил, что его смерть отведет от Рима угрозу деспотии и коррупции. Решение убить понтифика было для Брута мучительным и вызрело только в ходе длительных дебатов с другими бунтовщиками, женой Порцией и собственной совестью – тем более жестоким было его разочарование от понимания напрасности этого кровопролития. Последующие события – гнев возбужденной речами Антония толпы, гражданская война в Риме, самоубийство жены Брута, Порции, и его собственная смерть после проигранного сражения – были следствием его роковых заблуждений. В финале трагедии Антоний произносит некролог, в котором подчеркивает благородство характера и помыслов Брута, закрепляя за ним статус героя[246]:
Он римлянин был самый благородный.
Все заговорщики, кроме него,
Из зависти лишь Цезаря убили,
А он один – из честных побуждений,
Из ревности к общественному благу.
Прекрасна жизнь его, и все стихии
Так в нем соединились, что природа
Могла б сказать: «Он человеком был!»
Сам Антоний показан в трагедии несколько двойственно. Верный соратник Цезаря (Брут называет его «частью Цезарева тела») и потенциальная жертва направленного против понтифика заговора, он не только умудряется выжить в водовороте политических интриг, но и становится в итоге одним из наследников Цезаря, триумвиром, отстоявшим свою «долю» власти с оружием в руках. Надгробные речи Антония в честь Цезаря демонстрируют наглядный пример роли риторики в политических технологиях – за несколько минут Антоний добился такого контроля над толпой, которого заговорщики не смогли достичь даже ценой кровопролития.
К образу триумвира Шекспир возвращается через несколько лет, продолжив развивать римскую тему в трагедии «Антоний и Клеопатра». Из важной, но все же не центральной фигуры в «Юлии Цезаре» Антоний превращается в главного героя новой пьесы, сочетающей политическую и любовную проблематику.
Источником сюжета «Антония и Клеопатры» служил все тот же Плутарх с его «Жизнеописаниями», однако Шекспир привносит в трактовку исторического материала те идеи и темы, которые уже посещали его на этапе работы над «Титом Андроником» и рядом других ранних пьес. В трагедии показано противостояние двух миров, двух географических и культурных пространств, вынужденных взаимодействовать, но при этом глубоко враждебных друг другу: Египет, с его восточной роскошью и негой, избыточной, пьянящей чувственностью и склонностью к коварству и измене, и Рим, стремящийся к иерархизации и прагматизму, алчный, жестокий, наделенный неуемными имперскими амбициями и не терпящий сопротивления. Любовный союз мужчины из одного мира и женщины из другого ставит под угрозу баланс политических сил, установленный ценой порабощения одного государства другим, и провоцирует хаос в дипломатических отношениях двух государств и личной жизни его полномочных представителей. Антагонизм как ведущий прием организации внутреннего пространства пьесы усугубляется антитезой женского и мужского начал, которую Шекспир виртуозно использует для усиления напряжения в отношениях героев.
Марк Антоний, к финалу предыдущей пьесы окончательно утвердившийся в статусе выдающегося политика и полководца, попадает в чувственный плен египетской царицы и начинает утрачивать свой подчеркнуто мужественный «имидж». Маскулинность здесь понимается в первую очередь как воинственность, агрессивность, отсутствие привязанностей, а страсть Антония к Клеопатре трактуется как признак слабости:
Тот гордый взор, что прежде перед войском
Сверкал, как Марс, закованный в броню,
Теперь вперен с молитвенным восторгом
В смазливое цыганское лицо.
<…>
Не мужественней он, чем Клеопатра,
Которая не женственней, чем он;
Как видишь, он живое воплощенье
Всех слабостей и всех дурных страстей[247].
Образ Клеопатры является квинтэссенцией женственности, граничащей с распутством. Это один из самых зрелых и многогранных женских образов у Шекспира, сочетающий в себе черты многих других его героинь – чувственность Таморы и ее властолюбие[248], амбициозность леди Макбет, воинственность Реганы и Гонерильи. Эта женщина не оставляет равнодушной ни поклонников, ни врагов; каждый из них по-своему пытается объяснить тайну ее непреодолимой притягательности – она и блудница, «распутная девка», и «чародейка», ворожея, однако главное в ней – ее глубинный, врожденный и доведенный до совершенства постоянной практикой артистизм, ее потребность в лицедействе, актерстве, мистификации. Клеопатра не лицемерит – она играет; театральность заложена в ее природе, так же как чувственность или грация. Язык ее отношений с Антонием – это язык драмы, сценического представления: «Ну, разыграй чувствительную сцену, / И пусть правдоподобной будет ложь».
Соблазняя Антония, она устраивает грандиозное шоу, способное поразить воображение даже уроженца пресыщенного зрелищами Рима[249]:
Ее корабль престолом лучезарным
Блистал на водах Кидна. Пламенела
Из кованого золота корма.
А пурпурные были паруса
Напоены таким благоуханьем,
Что ветер, млея от любви, к ним льнул.
В лад пенью флейт серебряные весла
Врезались в воду, что струилась вслед,
Влюбленная
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
