class="p1">Склонилась матушка к бешику. Аромат… аромат младенческий носом втягивает…
Матушка за жизнь свою множество цветов, трав перенюхала, разных кушаний и приправ перенюхала, запахом наслаждалась.
Но… чем от младенца запах, вкуснее и приятней запаха за всю свою жизнь не вдыхала!
Ай, запах младенца, запах младенца, ай!..
Стал младенец засыпать. Матушка тоже глаза прикрыла, аромат из бешика вдыхает, колыбельную запела:
Ала-ала, так и знай, ала-ё, ала-ё,
Поскорее засыпай, ала-ё, ала-ё,
Вот такое вот оно, ала-ё, ала-ё,
Счастье черное мое, ала-ё, ала-ё.
В колыбельной вся сердечная печаль, как Шерабадские степи, необъятная, вся выплескивается.
Вся боль сердечная, вся тоска по несбыточному, все горе матушкино.
Поспел в степи виноград, ала-ё, ала-ё,
Кто же его соберет, ала-ё, ала-ё,
Горе-злосчастье мое, ала-ё, ала-ё,
Кто разделит, кто поймет, ала-ё, ала-ё…
В грудях у матушки точно иголка тыкаться-колоться стала.
Стала матушка грудь гладить. Гладит-гладит, сперва левую грудь ладонью сжала. Сжала-надавила… приподняла… да и назад без сил повалилась.
У матушки из груди… молоко полилось.
10
– Соседушка, зовут вас, пришли, глаза откройте…
Матушка глаза открывает…
На отца нашего смотрит. Лицо, как шафран, просветлело. В погасших глазах слабо свет лунный блеснул. Еле-еле улыбнулась.
Пальцы пошевелились-пошевелились, руку отца нашего ищут.
Отец руку ее дрожащую в ладонь свою взял.
Снова лицо матушкино прояснилось. Запах ладони отца нашего почувствовала!
Глаза матушкины то прикроются, то откроются. То откроются, то прикроются снова…
Присел отец наш рядом, молчит.
Тут одна из женщин отца нашего подтолкнула.
Глядит отец наш на подтолкнувшую его, понял, что сказать этим хотела…
Заколотилось отца нашего сердце.
Над матушкиным лицом склонился.
– Бабушка, будь мной довольна, бабушка… – говорит. – Глаза открой, будь мной довольна, бабушка!..
А глаза ее то откроются, то закроются снова.
Голова ее без сознания то туда, то сюда качнется.
Завыл отец наш…
11
Заголосили женщины:
– Ой, соседка, соседушка-а!..
Матушку одну ночь в доме погостить оставили.
В доме женщины, в кружок сойдясь, в полный голос ее оплакивают.
Снаружи мужчины ходят-ходят вокруг, глаза трут:
– Эх, тетушка моя, тетушка!..
– Эх, сестричка моя, сестричка!..
– Эх, матушка моя, матушка!
На все четыре стороны вестники поскакали.
Скачут по улицам-закоулкам кишлака, кричат:
– Эй, люди! Все к Каплону-сторожу на молитву заупокойную! Все приходите горе разделить, люди!..
12
Сошлись-стеклись люди в дом. Дом окружили.
Стали матушку нашу поминать.
– Всего, – говорят, – до пятидесяти, бедненькая, дожила.
– А щеки-то у покойной, как два граната, алели.
– Спросить не грех, а сколько годков-то ей было?
– Сорок восемь, говорят.
– Да, стало быть, около пятидесяти уже было.
– А что же, когда молитву читают, скажут, пятьдесят ей было?
– Да-да, когда молиться будут, пятьдесят, скажут.
– Говорят, в больнице лежала?
– Нет, дохтур, уже ничем не поможешь, сказал, забирайте…
13
Принялась молодежь ее, как бабушку свою, оплакивать:
В небе сияло сорок звезд,
Все-то упали до одной —
Бабушка моя, бабушка!..
Бабушку целовать хочу,
Попадет, знаю, она в рай —
Бабушка моя, бабушка!..
Те, кто постарше, как мать свою, оплакали ее:
Во дворе рубят ивушку,
Это носилки новые
Делают погребальные —
Мамочка моя, мамочка!..
14
Уважаемые женщины дома по одному-по одному оглядели. В домах под ковры, края подняв, заглянули-посмотрели.
В одном доме под ковром земляной пол, досками не покрытый, нашли.
Ковер этот женщины с земляного пола убрали. В середине камышовую циновку расстелили. Два кувшина воды принесли.
Взяв нашу матушку на руки, туда принесли. На циновку эту положили ее.
Стали уважаемые женщины воду из кувшина лить, матушку нашу… обмывать стали! С головы до ног обмывать, растирать, поглаживать стали…
Стали матушку нашу в саван белый-белый пеленать. На погребальные носилки укладывать стали.
Чтоб в путь свой последний… в путь последний свой матушка наша чистой-чистой отправилась.
15
Покрыли носилки саваном белым-белым.
Знак того это, что годы свои прожив, ушел человек.
Народ возле носилок… возле матушки нашей собрался, заупокойную молитву читает.
Народ на руках носилки… матушку нашу поднял и понес, легонько покачивая.
Народ к носилкам… к матушке народ тянется. Носилки… матушку нашу передают с рук на руки, и несут. Дотронуться хотя бы до носилок и то хорошо.
Народ носилки… матушку нашу до самого кладбища провожал.
16
Матушку в лахад уложили.
На могилку земли накидали, дерном обложили. По рублю каждому, кто был, на искат раздали[84].
Белый платочек разорвали, по куску каждому на память раздали.
Стал дамла перед могилкой Коран нараспев-нараспев читать:
– Аузу биллахи минаш шайтон ир-роджим. Бисмиллах ир-рахман ир-рахим! Табарок ал-лази биядихил мулку ва хува ала кули шайин кодир… («Богу за помощью против шайтана, побиваемого камнями! Во имя Бога милостивого, милосердного! Благословен Тот, в чьей деснице царствие, Он всемогущ. Тот, кто создал смерть и жизнь, дабы испытать, чьи лучше деяния. Он – всемогущий, всепрощающий. Он – тот, кто сотворил семь небес друг над другом. Не увидишь ты в создании Милостивым беспорядка. Взгляни снова. Есть ли хоть какое-нибудь несовершенство в творении? Потом гляди много раз, снова и снова, – вернется к тебе взор твой смиренно, в утомлении»[85].)
Слушают люди, ладонями по лицу проводят.
Из земли матушка сотворена была, снова в землю удалилась…
Часть VII
Тени из травы арычной выглянули.
– Ушел, кажется, не видать.
– Не, не ушел еще. На боку полежать решил.
Девичий голосок деду нашему вроде как знакомым показались. Еще сильней прислушался.
– Давайте тут на землю сядем.
– Потерпи, платок на траве расстели, теперь садись.
– Ух, как мятой пахнет… Эй, не дергайте ее, после нас тоже может, кто придет сюда. Я в руке запах сберегу. Понюхайте.
– Не чувствую что-то. Потряси веточкой немного.
Слушает дед наш, удивляется. «Вот дела! Голосок вроде соседки Менгтуры дочки. Да как она сюда пролезла? Или… Не-ет. Она ж мала еще. Или она? Точно, еще девочкой такая шалунья была, шайтан. Вот, пока не видел, тихо-тихо и выросла…»
А юношеский голос вообще деда нашего смутил.
Голосом сына старшего брата бабушки нашей был он.
Тишина наступила. Слабый смех долетел.
– Хочешь, стихи почитаю. Недавно выучил. Слушай:
Вот просветлели все поля,
Пришла красавица-заря,
И, как газель, поют ветра —
Ты звон их помнишь, милая?
Замер голос. Только слышно, голос: «Какая рука у вас рука жесткая…» Голос девичий, балованный. Не с упреком,
