и медлит, то просто забыл, наверное. Я еще раз ему напомнить должен. Скажу: «Угодник Божий, как там насчет сыночка нашего? Мы уже, скажу, все глаза проглядели…» Спросишь, когда это скажу ему? Знаешь, не знаешь, а святой Хызр человеку трижды встречается. Мне уже два раза встречался. Значит, еще одна встреча должна быть. Тогда, бабушка, и скажу. Просто уверен, он тотчас извинится и все, что обещал, выполнит…
– Да будет так, дедушка, да будет так…
4
Снега не раз пройти успели.
Снега стекли ручьями.
– Я вот что тебе, бабушка, скажу… Раз Создатель сказал: «Дам», то уж двумя руками даст… Даже спрашивать нас не станет. «На, раб мой, возьми», – скажет. Вот увидишь, бабушка…
– Да будет так, дедушка, да будет так…
5
Самый разгар лета.
Солнце – пых-пых – так и пышет.
Солнце мир жарит-поджаривает.
Вода под солнцем бурлит-вскипает.
В такие дни месяц рамазан наступает.
Не знает народ, держать уразу, не держать уразу. Держишь уразу, так, говорят, день не дышишь, день глаз не откроешь. А если не держишь, говорят, нет, для верующих долг это и обязанность.
Отец наш с матушкой долго не сидели, не думали. Даже если бы не солнце так пекло, а огонь обычный, стали бы уразу держать.
Перед людьми должниками себя почитали, виновными себя среди соплеменников почитали.
К тому же отец наш на Лайлат уль-Кадр[81] надежду возлагал…
6
Было это, сказывают, по нынешнему исчислению в шестьсот десятом году. Стоял месяц священный рамазан.
Был среди ангелов у Всевышнего один по имени Джабраил. Призвал его к себе Всевышний, чтобы тот к Мухаммаду, пророку его, откровение доставил.
Дело это, когда он наизусть все аяты священного Корана читать начал, в первую ночь было.
Так Всевышний то одно, то другое откровение пророку нашему Мухаммаду и ниспослал.
До шестьсот тридцать второго года, по нынешнему исчислению, продолжалось это.
Так, сказывают, весь Коран и возник!
Рамазан же месяц священным считаться стал.
Раз такая священная и почитаемая книга в нем создаваться стала, то и месяц, стало быть, священный!
По этой самой причине правоверные держат в рамазан уразу.
В лунном календаре для пророка своего Вседержитель ночь ту, Лайлат уль-Кадр, сотворил.
«Лайл» значит ночь. «Кадр» – предопределение.
В лунном календаре Лайлат уль-Кадр Ночью предопределения зовется.
Теперь люди год по времени обращения Земли вокруг Солнца считают. Потому каждый последующий год по сравнению с прежним на десять где-то дней раньше настает.
Был рамазан в лунном календаре девятым месяцем.
Стало быть, Лайлат уль-Кадр каждый год на одно и то же время не приходится. В разные ночи настает. В конце рамазана на нечетные дни выпадает. Часто на семнадцатое, девятнадцатое, двадцать первое и двадцать третье приходится. Но чаще всего на двадцать седьмую ночь рамазана.
В ночь Лайлат уль-Кадр, что бы правоверные ни загадали, все сбывается. Все мечты заветные, все желания…
7
Отец-то наш с матушкой, что Лайлат уль-Кадр… великий человек был такой, вот что думали!
– Этот Лайлат уль-Кадр, он, бабушка, не ко всем рабам Божьим приходит, – говорит отец наш. – Только к тем, кого полюбит. Кто уразу по всем правилам держал, только к тем пожалует.
Отец наш держал уразу, считая дни рамазана.
Каждую ночь начеку был.
Каждую ночь во все глаза глядел. Ни одну ночь глаз не сомкнул.
Сам в постели, а душой снаружи. Ухо навострит, слушает.
Чтобы Лайлат уль-Кадр не вспугнуть, даже кашлянуть боится. Разговаривает только шепотом. Чтоб ни одного резкого звука не вышло.
Двери и окна всю ночь широко-широко открытыми держит…
Подошел к концу рамазан.
Разрешаются правоверные от уразы.
Хаит настал.
Матушка умылась-причесалась, прихорашиваться стала. В хаитный наряд облачилась.
На кладбище направилась.
К отцу-матери пришла, светильник на могиле устраивать стала. Из ваты фитилек скатала, в масло льняное обмакнула, лучинку обмотала. В могилу воткнула[82]. Спичкой чиркнула, фитилек зажгла.
Горит фитилек – лип-лип – мерцает.
Глядит матушка на огонек мерцающий.
Мать свою покойную поминает, отца покойного своего.
Поминает-поминает, слезу утирает.
По пути с кладбища вдов-сироток приветствует, нуждающихся женщин приветствует:
– Чтоб Хаит вам поклонился!
Каждой по рублю… по рублю на Хаит протягивает.
Отец наш в чистые одежды облачился. На предстоящее гулянье на берег пруда направляется.
По пути богобоязненных людей приветствует, вдовцов-сирот приветствует:
– Чтоб Хаит вам поклонился!
Каждому по рублю… по рублю на Хаит в руки кладет. Вдовцы-сироты отца нашего благословляют.
На остановках нуждающимся по два-три рубля на Хаит дает.
Нуждающиеся отца нашего благословляют.
На берегу пруда толпу детишек видит. Детвора в кружок вокруг продавцов нишалды сбилась. Денег нет, а нишалдой полакомиться хочется.
Отец наш каждому нишалды покупает.
Зачавкали-зачмокали дети нишалдой, на отца нашего глазенками своими глядят.
Отца нашего благословляют.
Соседей-знакомых, кого по пути встретил, всех с Хаитом поздравил.
– Если Лайлат уль-Кадр скажет: «Приду», то в рамазан уж точно придет, бабушка… – отец матушке нашей говорит.
– Да будет так, дедушка, да будет так…
8
Стала матушка наша полнеть-разбухать.
На щеках тут и там веснушки высыпали.
– Аймомо наша, никак, затяжелела, чтоб не сглазить.
– Дошли до Бога сетования ее, под вечер жизни дитя ей решил дать.
– С дитем ей вечер в утро обратиться.
– Главное, чтоб жива-здорова была…
Так все, кто матушку видел, теперь говорили!
По правде… не так всё было!
Если женщина о бесплодии своем непрестанно печалится… если всем сердцем своим дитя ожидает… тогда, бывает, начинает вдруг полнеть она, точь-в-точь как на сносях! Такой вот он, дух женский, такое вот оно, тело женское, такое вот оно, сердце женское!
9
Все внутри матушки нашей от печали болит. Только никому не говорит о том, в себе держит.
Посидела-посидела, к соседке Рабие пошла.
Соседка на айване с младенцем своим играет, вверх подбрасывает. Тот пищит, хохочет.
Попалась матушке на глаза девчушка, к тандыру сухие навозные лепешки несет[83]. Вот та самая плакса, вон как выросла! Красавица растет!
Поглазела-поглазела матушка на девчушку, про себя сказала:
«Тогда не заплакала бы, узнала бы я имя своей дочери…»
Уложила соседушка младенца в бешик. Говорит, детскому голосу подражая:
– Тетя Аймомо, покачай меня, мамочка пока пойдет хлеб в печь поставит… Вырасту, и твоей дочки колыбель покачаю…
– Да будет так… – матушка отвечает наша.
Пошла соседка с тандыром возиться.
Матушка бешик качает.
Младенец на матушку глядит-глядит, улыбается.
И матушка ему улыбается:
– А, ты уже и смеяться умеешь? – Голову наклонила. – Ну, давай посмеемся!
Младенец своими ручонками к тумару, на лбу у матушки висящему, потянулся и давай хохотать. А у самого во рту ни зубика!
