но у нас таких не было… – она хмыкнула:
– В Закопане послали всего десяток детей. Интересно, почему отобрали именно нас, а других оставили в городе? Наверное, мы действительно болели… – вышивание всегда умиротворяло Дануту. Она бросила взгляд на черно-белый экран:
– Вышиваю напрестольную пелену, – отозвалась девушка, – для моей будущей операции в костеле… – согласно распоряжению начальства, слежку за храмом пока не ослабляли. Данута разыгрывала тайно верующую:
– На исповеди я сказала священнику почти правду, – поняла она, – я приехала сюда по студенческому обмену, я учусь в университете… – в конце года Дануте надо было получить от местного прелата рекомендательное письмо для священников в Кракове:
– Он удостоверит, что я ходила на мессы, что я почти готова к пострижению… – Данута велела себе не вглядываться в телевизор:
– Не ищи Павла, все закончено… – сердце заныло, – скажи спасибо, что тебе удалось незамеченной ускользнуть с поплавка… – она не сомневалась, что, попадись она на глаза так называемому комсомольскому патрулю, во главе с товарищем Рабе, ее бы ждали большие неприятности:
– Немцы все одинаковы, – гневно подумала Данута, – будь он постарше, он бы так же верноподданно служил Гитлеру. У него оловянные глаза, его ничем не разжалобить. И Света такая… – соседка склонилась над тетрадкой, – у нее в голове только партия и коммунизм… – Данута знала, что посещение поплавка вызвало бы у начальства подозрения:
– Никому нельзя говорить о Павле, – вздохнула она, – нам запрещены такие связи… – она помнила только полное имя юноши:
– Бергер Павел Яковлевич, восемнадцати лет… – в телефонной книге Бергера Данута не нашла. В будочке «Горсправки» пожали плечами:
– Нужен хотя бы примерный адрес, девушка… – адреса Данута не знала. Телефон, выданный ей Павлом, принадлежал какой-то конторе:
– Он объяснил, что аппарат параллельный. На звонки отвечает его приятель, художник. Он снимает мастерскую в том районе, но точного адреса у меня нет… – контора находилась рядом с Цветным бульваром:
– Я не могу бродить по всем тамошним переулкам в поисках Павла, – сердито сказала себе девушка, – а на Арбат возвращаться тем более нельзя. Бери пример со Светы, она занята только работой… – навестив пару дней назад знакомую ей квартирку товарища Матвеева, Данута поняла, что думает о Павле:
– Я представляла себе, что это он… – девушка покраснела, – и ночью я тоже так делаю… – выходя из университетских аудиторий, она искала глазами рыжеватую голову:
– Его здесь ждать нечего, – напоминала себе Данута, – я для него случайная связь. Тем более, он не знает, на каком факультете я учусь… – она очнулась от восторженного голоса соседки:
– Смотри, какая девушка красивая. Она похожа на Софи Лорен… – Данута едва не ахнула вслух. Ее бывшая подопечная, Дора, водружала на темные локоны изящную коронку:
– Для советской молодежи важны политические знания, – важно сказал ведущий, – знакомство с нынешней международной обстановкой. Товарищ Левина, студентка первого курса истфака МГУ, проявила блестящую эрудицию. Она достойна венца королевы общественных наук… – зал дома культуры взорвался аплодисментами. Ведущий добавил:
– Я не могу оставить без внимания и замечательное выступление тоже товарища Левиной, то есть Надежды, признанной нашим жюри королевой искусств… – у Дануты даже закружилась голова:
– Они близнецы, и непонятно, кто из них Дора. Судя по всему, она выписалась из больницы, у нее все в порядке… – бравурный марш смолк. До нее донесся знакомый голос:
– Браво, Надя, браво, Аня… – Данута замерла. Камера оператора задержалась на лице Павла. Беззаботно закинув ногу на ногу, он обнимал девицу со взбитыми в башню волосами, в модном, облегающем кардигане и пышной юбке:
– Ура, – не унимался юноша, – ура королевам студенчества… – Данута закрыла глаза:
– Он развлекается и не думает о тебе. Оставь, с ним все закончено… – девушка убавила звук телевизора. Света согласно кивнула:
– Спасибо, а то они очень шумят. Но передача действительно веселая, надо сходить на запись, – Данута со всей силы ткнула себя иголкой в палец. Алая капля поползла к вышиванию. Сунув палец в рот, Данута ощутила солоноватый привкус крови:
– Забудь о нем, – повторила себе девушка, – вы никогда больше не увидитесь.
Товарищ Рабе, каменщик строительного треста, оказался в доме культуры МГУ на улице Герцена случайно.
Секретарь комсомольского комитета общежития поручил Генриху, как он выразился, важное задание. Парень покачал пальцем у себя над головой:
– Сведения из горкома, самые точные. На следующей неделе объявят о переименовании Сталинграда в Волгоград. Надо подготовить ребят, – секретарь со значением покашлял, – сформировать общественное мнение. Ты будущий педагог, у тебя получится хорошее занятие в рамках комсомольской учебы…
Комсомольская учеба, осточертевшая Генриху еще в ГДР, продолжалась и в Советском Союзе. Два раза в неделю работников треста собирали для политических информаций. Сидя над стопкой взятых в библиотеке книг о героизме защитников города, Генрих вздохнул:
– В Берлине я хотя бы ходил в увольнительные к сестре Каритас, а здесь я даже не могу послать ей открытку… – корреспонденцию, отправляемую с почтамта, перлюстрировали. Генрих не был уверен, что за ним не следят:
– У сестры Каритас абонентский ящик в ее почтовом отделении, но если за мной ходят топтуны, любая открытка, даже самая невинная, может вызвать подозрения… – он не мог завести себе Библию. В букинистических отделах религиозную литературу не продавали, церкви Генрих посещать опасался. Он, впрочем, помнил Писание почти наизусть:
– В Рождество придется работать, – недовольно понял Генрих, – или попробовать отговориться учебой? В институте объясню, что мне дали дополнительные смены на стройке… – он был рад хотя бы тому, что комсомольская учеба проходила только в общежитии:
– Они понимают, что я не могу разорваться, – мимолетно улыбнулся юноша, – еще и в школе разведки нас грузят, как бы сказала мама, этой шелухой… – выдав ему задание, секретарь добавил:
– С идеологической точки зрения хорошо, что ты, немец, рассказываешь о героизме советских солдат под Сталинградом. Германия выбрала социалистический путь развития, с мраком гитлеризма покончено, – он потрепал Генриха по плечу, – однако не забудь указать ребятам на опасность существования Западного Берлина, ядовитого ножа, воткнутого в спину коммунистической Германии… – на досуге секретарь любил читать унылые советские детективы. На пробу взяв в библиотеке одну из книжек о майоре Пронине, Генрих едва не заснул над томом:
– Но это другое, настоящее… – он бережно перелистывал пожелтевшие страницы изданной после войны книги, – я не знал такого писателя… – повесть написал Виктор Некрасов:
– Неужели никогда больше не будем сидеть за кипящим самоваром с помятым боком, пить чай с любимым маминым малиновым вареньем… Никогда уж она не проведет рукой по моим волосам и не скажет: «Ты что-то плохо выглядишь сегодня. Юрок. Может, спать раньше ляжешь?» Не будет по утрам жарить мне на примусе картошку большими круглыми ломтиками, как я люблю… – Генрих заставил себя закрыть повесть:
– Потом я все прочту, – пообещал себе юноша, – это не для политинформаций. Таким нельзя ни с кем делиться…
Не было и дня, когда он не думал о матери. Он слышал веселый свист на подвальной кухне, перекрывающий бубнящее радио. На неделе Марта поднималась раньше всех:
– Вторым вставал я, но, когда я спускался вниз, она часто была одной ногой за порогом, с военной фляжкой… – вспомнил Генрих, – она всегда целовала меня на прощанье… – юношу окутал нежный запах жасмина:
– Когда родился Питер, мы с Максимом подросли, но все равно прибегали к маме в спальню… – младший брат деловито сосал грудь, мальчики устраивались под боком Марты:
– Мама рассказывала нам о Китае, об Индии, об первой миссис де ла Марк и первом Вороне… – Генрих сунул «В окопах Сталинграда» в портфель, – но мне нельзя сейчас вспоминать маму. Надо думать о деле, товарищ Рабе…
Марта тоже любила малиновое варенье:
– В Мейденхеде у нас есть самовар… – стучал баскетбольный
