серебро.
— Возьми амулет, о амирани, и пусть все имеющие глаза увидят, — торжественно произнёс маг.
Идрис, сосредоточенно хмурясь, протянула руку, взяла из шкатулочки брошь и подняла её на раскрытой ладони перед собой. Довольно долго ничего не происходило, и по рядам воинов уже прошёл недовольный вздох, но потом камень вдруг начал меняться, словно в тёмную комнату кто-то внёс свечу. Простая, чёрная шпинель обрела прозрачность и алый цвет, осветившись изнутри ярким, ровным пламенем силы.
Примечания:
* Путают сено с соломой - в смысле, путают право и лево при отработке приёмов в строю.
** Кхалимн-алсаут - лишённый голоса, раб. В Кравотынском амирате рабами считались все мужчины, не способные к воинской службе. Исключение составляли состарившиеся воины, в течение жизни ничем не запятнавшие своей чести. Их называли "саут-кхма", голосом мудрости, и весьма почитали, но при этом последнее слово в любом деле всегда оставалось за действующими воинами.
*** Возражать перед лицом Неба - требовать судебного поединка.
Тайное становится явным
Весть об исчезновении княжны Услады всколыхнула Ольховец. Пока Брезень с дружиной и отрядом амирани Идрис прочёсывал окрестности Перелесского тракта, по посаду бродили россказни одна жутче другой. В храме непрестанно шло моление поиска. В крепости Гардемир по приказу князя начал собственное расследование. Из дымохода в занимаемой им части княжьих хором с самого утра поднимался чёрный дым, порождавший страшные слухи среди посадских простецов.
К вечеру того же дня Гардемир явился к князю с докладом. Где-то на четверть склянки они заперлись вдвоём в читальне. О чём говорили — не удалось подслушать даже самым ушлым из челяди, зато после все любопытные могли наблюдать весьма занятное явление: как обычно, Гардемир вышел от князя с непроницаемым видом, удалился от дверей, но за первым же поворотом галереи вдруг злорадно улыбнулся (улыбка эта вовсе не украсила его лица), щёлкнул пальцами и сказал постовому стражу: «Бабы… Все они одинаковы, что княжна, что последняя репоедка. Сколь ни воспитуй, как ни сторожи — у них одно на уме». И, сплюнув на пол, маг бодрым шагом, едва не вприпрыжку, двинулся прочь.
Тем временем князь приказал, не медля ни мига, привести к нему весьма пёструю компанию: кастеляна Вельма, княжича Милослава, няньку Стину, десятника Торока, командовавшего в злополучный день охраной княжны, и смотрителя Ельменя, исполнявшего при ограбленном поезде обязанности возницы. Когда все перечисленные были доставлены в читальню и построены в ряд вдоль стены, Радогост выгнал из помещения охрану, закрыл на задвижку дверь и принялся молча, с суровым видом расхаживать по комнате взад и вперёд, скрестив руки на груди.
Приглашённые стояли тихо, опустив глаза в пол. Впрочем, если приглядеться повнимательнее, можно было понять, что из всей компании один только Вельм чувствует себя действительно виноватым. На физиономии Стины были написаны мрачноватое спокойствие и уверенность в своей правоте. Красивое лицо Милослава туманила тень затаённого упрямства. Торок с Ельменем откровенно трусили, ожидая решения своей участи. Вот на них-то и обрушился первым делом княжий гнев.
Завершив очередной круг, князь, наконец, остановился, окинул всех стоящих перед ним, тяжёлым взглядом и неласково произнёс:
— Ну? И как я должен это понимать?
Ответом ему была звенящая, почти ощутимая кожей тишина.
— Молчите, значит… Тогда я сам скажу, как это называется: заговор. Да-да, уважаемые, иначе произошедшее обозначить трудно. Подумать только, заговор — в моём собственном доме!
Пройдя ещё один круг от двери до окна, князь резко остановился против десятника с Ельменем и рявкнул:
— Вон! Прочь с глаз моих! С завтрашнего дня оба служите у княжича Милослава конюхами, мне здесь ящеровы заговорщики без надобности! А пока — марш на конюшню, лопаты в руки, и чтоб к утру всё блестело! Приступать!
Радуясь, что дёшево отделались, оба разжалованных мышками вышмыгнули из читальни и плотно прикрыли за собой дверь. Князь же, отмахав по помещению ещё с десяток кругов, остановился и обратился к оставшимся:
— Так. А с вами что прикажете делать? Ладно эти: им велели — они и исполнили. Но вы? Самые близкие люди! Друг детства! Мой наследник! Моя… хм… ладно, не суть. Как вам подобное в головы пришло? Хотя, о чём я? Зубатке понятно, чья тут работа. Стина! Не отпирайся, я всё знаю. Это безобразие придумала и организовала ты! Но ради Маэля: зачем?
— Дочь твою пожалела. Ей бы замуж за хорошего парня, а ты… Держал жито в ларе, а от мышей-то и не сберёг. Что ж теперь, за твои огрехи сгноить девку в обители?
— Так, ясно, — оборвал её князь сердито. — У баб на всё один ответ. Но ты-то чем думал?
Эти слова уже были обращены к княжичу. Милослав ответил прямым и твёрдым взглядом.
— Отец, я по-прежнему считаю, что отправлять Усладу в обитель несправедливо. Ей было бы куда полезнее пожить пару лун у меня, в Городце. Возможно, удалось бы даже найти ей подходящего жениха в одном из рыцарских домов Элории или Загриды…
— Молчи, сын, — оборвал его Радогост. — Ты знаешь, как я отношусь к ветропрахам, вьющимся вокруг твоей жены.
— Спору нет, — спокойно сказал Милослав, — кравотынцы выглядят глаже: на дуэлях не дерутся, не пьют, не курят, не волочатся за девками… Только всё это не помешало Адалету тебя обмануть.
Радогост, потемнев лицом, собрался было рассказать непочтительному малолетку, куда ему пойти со своими скороспелыми рассуждениями, но на плечо его вдруг легла рука кастеляна.
— Рад, послушай, — мягко сказал Вельм, — не стоит сгоряча кидать друг другу обидных слов. Да, мы поступили не так, как следовало бы добрым подданным. Но подумай сам: ведь мальчик во многом прав. Отсылая княжну в обитель, ты не спрятал её от злых языков, а только дал ход нехорошим слухам. Расстроившаяся свадьба — не Усладина вина.
— Однако косо глядеть станут именно в её и мою сторону, — горько вздохнул Радогост. — Особенно после того, как ваша выходка выплывет на Маэлев свет.
— Этого не случится. Все мы любим княжну, и потому сохраним её тайну.
Радогост ещё раз обвёл хмурым взглядом всех присутствующих, задержался глазами на Вельме.
— Я подумаю об этом. Ступайте.
Оставшись в одиночестве, князь устало опустился в кресло.
