язь наш, – ухмыльнулась Дрондина. – Ничего удивительного, где Шнырова – там всегда всякая гадость… Королева червей…
Дрондина промолчала. Я продолжил переворачивать доски.
– Ее мать подбросила гадюку своему жениху, – сказала Дрондина. – Когда замуж за него передумала. А другому своему жениху за шиворот рака пустила, а он от неожиданности в штаны наделал… Реально наделал.
Дрондина хихикнула.
– Зачем рака-то? – не понял я.
– Опять передумала. Знаешь, Шныровы молодцы в женихах поковыряться… Да и шутки любят дурацкие, знаешь, типа, человек спит, а ему на лоб улитку сажают, она по голове ползет, и странные сны снятся… Смотри, Васькин, это у них наследственное, будь осторожен.
– А я при чем? – не понял я.
– Да так, мало ли… Знаешь, однажды одна Шнырова своего жениха…
Однажды одна Шнырова. Звучит, как начало сказки про грибников-неудачников.
Банка с червями заполнилась, я закрыл ее крышкой с дырками.
Дрондина замолчала. За спиной скрипнуло, я обернулся. Дверь в дом Шныровых была открыта. Дрондиной не видно. Ну, так.
– Так… – я оставил банку с червями.
Дрондина проникла в дом Шныровых. Первое, о чем я подумал – капкан. Шныровы вполне могли установить капкан, или секиру, или огнемет «Юля»…
Я взбежал на крыльцо, на веранду. Много перевернутых ведер и стульев, одни перевернутые ведра и стулья. Дверь в дом тоже оказалась приоткрыта.
– Граф, иди сюда! – послышался голос Дрондиной.
Не из капкана.
В доме у Шныровых я никогда не бывал. И желаний особых гоститься не возникало. Дрондина уверяла, что дом Шныровых похож на черную дыру – тараканы, немытая посуда, бутылки, мебель из пней, краденый мотор от «ИЖ-Планеты 4», череп лося. Я шагнул в прихожую и ничего этого не обнаружил. У Шныровых оказалось почти как у нас. В прихожую выходила большая беленая печь, на полу блестел линолеум, в углу стоял диван, на стене телевизор, журнальный столик и «Жизненные истории», целая пачка. Ничего необычного. Люстра старая, похожая на белую треугольную тарелку.
Из прихожей вели три двери, на кухню, в зал и левая, приоткрытая.
– Графин, ты где?
Я толкнул левую дверь. Дрондина стояла посреди комнаты. Видимо, это была комната Шныровой.
– Откуда у тебя ключи?
На комнату Шныровой это не походило.
– А, ерунда. Ее мать моей маме ключи оставила. На всякий случай… Похоже, что ее все-таки в подвале держали…
Дрондина была явно разочарована. Обычная комната. Как у самой Дрондиной. Койка. Письменный стол с полкой для принтера. Зеркало на стене в раме с блестками. Розовый пластиковый комод с дельфинами. На нем плюшевый слон, вата в слоне осела, и слон осел, стал похож на китайца, страдающего ожирением.
– У тебя, кажется, такой же, – я указал на слона.
Дрондина меня в гости приглашала, я иногда заглядывал. Мама Дрондиной отлично делала сахарных петушков и варила козинаки. Да и библиотека у них ничего, а я иногда почитывал, особенно зимой.
– Я выкинула давно, – поморщилась Дрондина. – В нем блохи завелись…
– Зачем ты сюда забралась?
Дрондина дернула слона за хобот. Хобот оторвался.
– А что? – Дрондина принялась вертеть хоботом над головой. – Она ко мне сто раз забиралась, а мне нельзя? Подумаешь… Может, я тоже ей в кружку хочу плюнуть?!
Дрондина огляделась, видимо, в поисках подходящей кружки, но такой не нашлось, а плюнуть на пол она не решилась.
– Ладно, пойдем отсюда, – сказал я.
– Погоди…
Дрондина подошла к кровати, заступила на пружинную сетку, стала прыгать. С лязганьем и грохотом, приговаривая и размахивая хоботом.
– Шура Шнырова была пронырою! А Шныра Шурова – дура дурою!
Самодельные обидные частушки.
– У Шуры Шныровой гланды вырвали. А у Шнуры Шыровой – нос пупырою!
Дрондина не рассчитала и приложилась о низкий потолок. Заверещала, бухнулась в койку, отпружинила на комод. Как-то она очень неудачно упала на этот комод – он развалился на части, и из него взрывом разлетелись маленькие фигурки из шоколадных яиц, штук сто крокодильчиков, грузовичков и трещалок.
Дрондина, потирая затылок хоботом, принялась чинить комод, я собирал фигурки.
– Тут все Шныровой пропиталось, – объявила Дрондина. – Тут все отравлено.
– Пойдем, лучше, – я высыпал фигурки в ящик. – Пойдем, Наташ.
– Сейчас, крышу поправлю…
Я заметил на полу лист бумаги, потянулся, но Дрондина опередила.
– Что там?
– Записка, – Дрондина сощурилась. – Сердечная записка, значит так… Иван Васькин, уезжая в психбольницу и дурдом, хочу признаться тебе в своих чувствах. Знай, что я трепетно тебя люлю… Люлю! Без ошибок и написать не могла!
– Хватит! – я вырвал листок.
– Она тебя люлю!
Я выхватил листок.
Не было там никаких записок. Рисунок. Не очень хороший, но я узнал. Шнырова нарисовала Бредика и Медею под тополями.
– Дура, – сказала Дрондина. – Всегда говорила, что дура.
Вечером мы отправились к Сунже ставить донки. Семь штук вдоль пляжа. Я насаживал пучком червей и забрасывал грузило под противоположный берег, свинцовые блямбы блямкали в воду. Дрондина кривилась. Смешно Дрондина выглядит – она теперь ходит не только с дубинкой на поясе, а теперь у нее еще и хобот плюшевый, не знаю, зачем.
– Зачем тебе хобот, у тебя же дубина есть? – спросил я.
– Мама говорит, что нечего шататься, – не ответила Дрондина. – Темнеет рано, лучше домой …
– Подержи, – я вручил Дрондиной донку. – Сейчас…
Стал насаживать червей, Дрондина отвернулась. Солнце садилось. В августе это быстро, двадцать минут и ночь.
– Смотри, завтра заморозок будет, – Дрондина указала на облака. – Небо краснеет.
Ну да, нижняя кромка облаков над горизонтом порозовела, переливалась, точно ее подсвечивали рубиновым лазером.
– После первого заморозка жди метеоритов, – задумчиво произнесла Дрондина.
Это правда. В августе приходят Плеяды, обычно в последние недели, но иногда и раньше, часто с заморозками.
– Шнырова говорила, что ее прадедушку убил хрустальный метеорит, – сказал я.
– Нет, не убил, – возразила Дрондина. – Но дураком сделал. Как обычно.
Я забросил последнюю донку. Леска легла поперек течения, вытянулась и выгнулась, ослабла, прижавшись ко дну.
– Поздно уже, – сказала Дрондина.
Да, точно, ондатры выбрались из нор и плавали, выставив из воды тупые морды. И мы отправились домой. Дрондина молчала. И я молчал. Так молча поднимались в гору. А под утро меня действительно разбудил заморозок.
Разогретое железо на крыше съеживалось и стеклянно
