От безвыходности ситуации я снова уставилась на экран. Но возвращаться к работе не хотелось. Мысли ползли как-то совсем вяло, словно улитки на неспешной прогулке. Так что поневоле закрадывался вопрос, а тем ли я занимаюсь, если мне настолько все надоело и опротивело?
Эх, а ведь всего пять месяцев назад все было по-другому, а голову кружили перспективы одна лучше другой. И хоть печатать статьи о магическом мире мне тогда строжайше запретили в целях общемегаполисной безопасности, но я все равно произвела на Себастьяна Колинса неизгладимое впечатление. Он назвал мой поступок авантюрным, но в свой журнал все-таки взял.
Прекрасно помню то чувство эйфории, когда я летела в первый день на работу, и во-второй, и в третий… но через неделю она начала тускнеть, а к концу первого месяца от нее не осталось и следа.
И если в начале я еще рвалась писать на острые и важные темы, то к концу месяца уже прекрасно понимала, что даже в журнале Колинса существует жесткая цензура, из-за которой мои статьи никогда не напечатаются в том виде, в каком бы хотела я. Чтобы не обманывать ни себя, ни читателей пришлось снова вернуться к нейтральным темам, типа «Светского приема у мэра» или «Открытия новой коллекции вечерних нарядов». Честно говоря, после них хотелось скорее выть от тоски, чем описывать очередную шляпку или сумочку какой-нибудь светской львицы. А мне, как и всему этому сонному царству с громким названием «Мегаполис», так не хватало открытых, искренних эмоций, свободы и драйва, а еще… настоящих солнечных лучей, от которых мог получиться как красивый загар, так и ужасный ожог, или настоящей грозы с молниями и громом, а не этой мороси за окном. Черт, не думала, что буду настолько скучать по Магомирью! Но и вернутся туда после того, как Дэн практически отказался и от меня, и от нашего договора, я так просто не могла. Знаю, тогда, ровно пять месяцев назад, он все сказал правильно, но мне-то хотелось другого… хотелось, чтобы не отпустил, а остановил.
«Мысли… мысли… и сплошь все посторонние, а работы никакой», — с досадой подумала я, решительно закрывая окошко программы. Да пусть пропадом катятся все эти бумажки! И я со злостью швырнула один из листков. Уже совсем скоро ему предстояло стать полноценной статьей с громким названием «Райский уголок нашего мегаполиса». Правда, речь в ней должна была пойти о вещах вполне приземленных и с религией вовсе не связанных. «Райским уголком» предстояло стать одному из самых больших торгово-развлекательных центров города. И уж не знаю, каких деньжищ его владелец отвалил за пиар-компанию, но моя статейка казалась в ней лишь каплей в море.
Окошко монитора наконец погасло. Вот так-то лучше! Завтра… все будет завтра… Иначе с таким настроением как у меня все равно придется переписывать.
Я нехотя поднялась. Менять тепло кабинета на мелкий дождь, что шел еще с самого обеда, совершено не хотелось, но и чахнуть за столом, вымучивая (да-да, именно так) каждую строчку, казалось еще более худшим вариантом.
Я надела пальто. Одной рукой подхватила ключи, второй — сумочку, в которой по-прежнему хранилось много всякого очень «нужного» и «ценного» хлама, и вышла в небольшую общую приемную, где сейчас восседала просто с царственным видом сама Мадлен. «Ага, значит шефа давно уже нет, при нем-то она ведет себя куда скромнее,» — сделала я вполне логичный вывод.
Женщина посмотрела на меня из-под насупленных бровей, всем видом пытаясь показать недовольство столь ранним, по ее мнению, уходом с работы. Я фыркнула. Знаю, она считает меня слишком молодой, слишком не профессиональной — в общем, самой настоящей выскочкой, каким-то не иначе как чудом привлекшей внимание такого человека как Себастьян Колинс. Впрочем, высказаться напрямую она бы никогда не посмела, а вот презирать исподтишка — это с удовольствием.
Я картинно уставилась на часы, висевшие в приемной. И в этот момент большая стрелка плавно пробежала цифру двенадцать, а маленькая остановилась на шести. Ну все, официально мой рабочий день окончен, теперь без малейших угрызений совести можно послать к черту и саму Мадлен! И в ту же секунду ей досталась моя победная улыбка, с которой я и выплыла в коридор. Однако там моя радость сразу уменьшилась, а когда я вышла из здания, она и вовсе утонула в большой луже на пару со сломанным каблуком от новенького правого сапожка.
Успокоится и не ругаться удалось только на автостоянке, когда я наконец запрыгнула в свою машину (все же у новой работы были и неоспоримые преимущества).
В салоне автомобиля после дождя показалось как-то по-особенному тепло и сухо. Я тряхнула головой, и тут же крохотные капельки разлетелись в стороны и застыли на внутренней стороне стекла. «Да… теперь сырость добралась уже и сюда» — пронеслась грустная мысль, и я тут же потянулась к ключу зажигания. «Ну все! Скоро поедем, милая!» — прошептала одними губами и ласково, словно поглаживая, провела ладонью по панели управления. Моя прелесть! Жаль только, что на ней никогда по-настоящему не разогнаться на наших переполненных улицах.
Добиралась домой я как всегда долго, упорно и через вездесущие пробки. А переступив порог родной квартиры, вдруг вновь почувствовала наплыв тоски и одиночества. И хоть я жила теперь с отцом, но и это не спасало от той пустоты, которая день ото дня все сильнее вгрызалась в сердце.
Пожалуй, полноценным выходом из сложившейся ситуации могла бы стать бурная личная жизнь, но вся беда заключалась в том, что у меня ее вообще не было. Увы, но Себастьян Колинс так и не пригласил меня на свидание в «Солнечную долину», да я особо и не рвалась к таким близким отношениям. Ну не шутка ли судьбы, когда в целом идеальный мужчина теперь казался мне слишком холодным и каким-то пресным, а воспоминания о маге наоборот вызывали целый букет разнообразных, порой противоречивых эмоций, но самое главное — среди них не было равнодушия.
Черт! Я небрежным движением отодвинула чашку с любимым мятным чаем. Может, обратиться к какому-нибудь высококлассному психологу? А что, пусть мне мозги вправит, если самостоятельно не получается! Но где-то глубоко внутри я прекрасно понимала, что они и так на месте, просто конфликтуют с сердцем и душой.
Раздался громкий стук входной двери. Кажется, это вернулся с работы отец. Я выглянула в прихожую и увидела, как он отряхивает противные дождевые капли с пальто и вешает его на крючок. Кивнула, приветствуя родителя, и снова поплелась на кухню. Эх, не смотря на всю хандру и апатию, ужина ведь еще никто не отменял!
А пока руки автоматически чистили картошку и резали мясо, грустные мысли все кружили в воздухе, словно стая черных ворон, решивших добить меня окончательно. За ужином отец попытался, было, их разогнать смешным рассказом о своем напарнике, но эти нахалки даже не думали улетать. Они уютно расположились прямо над нашими головами и издевательски тянули дружное «кар-р-р!», с ехидством наблюдая за моей будто приклеившейся к лицу улыбкой. Черт, я ведь знала, что ни саму себя, ни отца ею не обмануть, но все равно улыбалась, не желая расстраивать близкого человека. После того, как папа вновь вернулся в мою жизнь, я совершенно четко осознала, как все в нашем мире хрупко и изменчиво, даже постоянные величины, какими порой кажутся наши родители. Вот теперь и старалась как могла! Но отец слишком хорошо меня знал, чтобы поверить в такую бездарную актерскую игру. Он прервал свой рассказ, и, хмуря подернутые сединой брови, неожиданно тяжело вздохнул, а затем и вовсе поднялся из-за стола.
