— Не знаю, — сказала она наконец. — Я до сихпор многого не понимаю и не могу объяснить себе их поступки. Почему Стив такобошелся со мной, мне более или менее понятно. Ему нужны были мои деньги, но яотказалась ему их отдать, и он… разозлился. Но почему мои собственные родителитак ненавидели меня — это мне до сих пор непонятно. Что я им могла сделать?Мать все время твердила, что я — плохая, непослушная, испорченная, и что еслибы я не лгала и не совершала на каждом шагу ужасные, непростительные поступки,ей не пришлось бы меня наказывать. Но ведь мне тогда было три, четыре, пятьлет! Какое преступление может совершить пятилетний ребенок? Убить? Оскорбить?Украсть?.. Разве только по недомыслию, но ведь я никогда ничего такого неделала…
В последнее время этот вопрос все чаще и чаще тревожил ее,но Габриэла так и не смогла дать на него удовлетворительный ответ.
— Даже взрослым ворам и убийцам не ломают ребра за то,что они совершили, — жестко сказал Питер, и глаза его сверкнули. —Нет, Габи, я тоже не понимаю этого. Наверное, кроме твоих родителей, никто и несможет тебе этого объяснить. Ты не пробовала теперь, став взрослой, поговоритьс ними?
— Я никогда больше их не видела. Правда, я пыталась разыскатьотца, но в адресном столе Бостона мне ничем помочь не смогли. Наверное, онкуда-то переехал.
— А мать?.. — спросил Питер. — Впрочем,насколько я понимаю, от такого человека, как она, лучше держатьсяподальше, — тут же поправился он, и Габриэла кивнула.
— Ты прав, но в детстве я этого еще не понимала. Когдаона оставила меня в монастыре, я даже скучала по ней… некоторое время. Но этотолько потому, что, кроме нее, у меня в целом мире никого не было, —честно ответила Габриэла и задумалась. Помимо ее воли этот разговор разбудил вней старые воспоминания, и молчавшие до сих пор струны памяти ожили и зазвучалис новой силой.
— Иногда я спрашиваю себя, — добавила Габриэланекоторое время спустя, — может быть, за эти тринадцать лет онаизменилась? Может быть, стала другой? Я могла бы попробовать разыскать ее испросить, почему она меня так ненавидела и не жалеет ли она об этом теперь.Ведь эта ненависть… Она чуть было не погубила меня. Я думаю, что она отравлялажизнь и моей матери.
Тут Габриэла неожиданно подняла голову, их глазавстретились, и у Питера чуть не захватило дух — таким открытым, честным ибесстрашным был ее взгляд.
— За что она так ненавидела меня? — с нажимомповторила Габриэла. — За что?! Я имею право знать.
— Мне кажется, дело не в тебе, а в ней, —осторожно ответил Питер. — Я, конечно, не психоаналитик, но я все-такиврач. Похоже, с твоей матерью что-то было не в порядке. Ты не знаешь, она небыла больна? Люди, страдающие какой-то неизлечимой болезнью, часто начинаютвести себя как настоящие буйные сумасшедшие. Они не боятся ни общественногомнения, ни человеческого суда… а порой — и суда Божеского. Быть может, у твоейматери был рак или что-то в этом роде?..
— Нет, — ответила Габриэла, вспоминая вечеринки,которые устраивала ее мать. — Общественное мнение ее как раз оченьбеспокоило. Во всяком случае, она старалась сделать так, чтобы у меня неоставалось синяков на лице и на ногах. А если они все же появлялись, онаговорила всем, что я упала с качелей, что я неловкая, неуклюжая и так далее. Нет,болезнь тут ни при чем… — уверенно закончила она, и Питер покачал головой. Емумного раз приходилось видеть детей — жертв родительской жестокости, и каждыйраз его сердце готово было разорваться от жалости. Он очень хорошо помнил ихиспуганные глазенки и срывающиеся голоса, которыми они убеждали его, что ихникто и пальцем не тронул и что они сами не слушались родителей и падали,падали с деревьев, с заборов, с лестниц, с велосипедов и прочего. Дети, какмогли, выгораживали родителей, и Питер понимал их — ведь они были совершеннобеззащитны перед своими папами и мамами, которые могли сделать с ними все, чтоугодно. Всего два месяца назад один такой ребенок умер у него в палате — роднаямать зверски избила его, и спасти его не удалось. Это произошло в дежурствоПитера, и спустить мамашу с лестницы ему помешало только то, что ею ужезанималась полиция. Сейчас эта женщина находилась в тюрьме, а недавно Питерузнал, что адвокаты ходатайствуют о том, чтобы ее осудили условно.
— Удивительно, как ты смогла пережить все это, —сказал он. — Неужели тебя никто никогда не жалел и не защищал?
— Нет. Только в монастыре я узнала, что такоенормальная жизнь, жизнь без страха.
— А там… Там с тобой хорошо обращались? — Питерискренне надеялся, что да. Ему было бы очень тяжело знать, что мучения Габриэлыпродолжались и после того, как она столь счастливо избавилась от материнской«опеки».
— Да, — лицо Габриэлы прояснилось, — там менявсе любили. В монастыре мне нравилось, и я была счастлива.
— Но почему же ты ушла? — спросил Питер. Вопросбыл совершенно естественный, однако он уже знал, что расспрашивать Габриэлунадо с особой осторожностью, чтобы ненароком не сделать ей больно. Но чтосказано, то сказано.
— Мне пришлось уйти. Я совершила ужасную ошибку, и они…Настоятельница просто не могла позволить мне остаться, как бы ей этого нихотелось.
За прошедшие месяцы Габриэла поняла это и смирилась или,вернее, почти смирилась со своей потерей.
— Что же это ты натворила? — Питер перешел наприветливый, шутливый тон, и в его глазах вспыхнул лукавый огонек. —Наверное, стянула у другой монахини ее лучшую накидку. Или сморкалась двумяпальцами перед алтарем. Я угадал?
В других обстоятельствах Габриэла с удовольствием посмеяласьбы, но не сейчас.
— Из-за меня умер один человек. Я… Теперь мне придетсяжить с этим до конца моих дней.
От этих ее слов Питер растерялся. Он не знал, что сказать, ас ним это случалось достаточно редко. Обычно в подобных ситуациях ему навыручку приходил профессиональный цинизм врача-травматолога, однако сейчас онне посмел прибегнуть к этому испытанному средству. За тем, что сказала емуГабриэла, стояла совсем недавняя трагедия. Питер не стал расспрашивать дальше ипромолчал.
Но Габриэле уже самой захотелось выговориться. Неожиданнодаже для самой себя она решила, что может полностью довериться этому человеку.Еще каких-нибудь полчаса назад она была твердо уверена, что не станет доверятьникому и никогда, но вот она увидела его глаза, и ее решимость растаяла, кактонкий весенний лед под лучами солнца.
— Он был священником и приходил в наш монастырь служитьмессы и исповедовать. Случилось так, что мы полюбили друг друга и началивстречаться за пределами обители. Когда все открылось, я носила под сердцем егодитя. В конце концов он покончил с собой.
Услышав это, Питер сморщился как от сильной боли. Адпреследовал эту хрупкую девушку буквально по пятам.
— Давно это случилось? — спросил он машинально итут же подумал, что это, наверное, не имеет никакого значения.
