Абуласан напряг зрение. Вот они приблизились, медленно, шаг за шагом. Ах! Абуласан узнал Парнавазисдзе и Джорджикисдзе. Вельмож сопровождали два молодых рясофора. Вельможи выглядели потерянными, поникшими. Абуласан почувствовал головокружение. Комната медленно поплыла, потом закружилась. Молодые люди в рясах как будто стали пританцовывать. Главный казначей прикрыл глаза, схватился за ручки кресла и взмолился Господу: не дай мне упасть! Нет, лучше он заколет себя, пронзит кинжалом, чем допустит, чтобы амирспасалар и Занкан увидели его распростертым на полу! Да и соратники его находятся здесь же!
Сколько времени он держал глаза закрытыми? Он не мог сказать… Наконец открыл их, но лучше бы он продолжал пребывать во мраке. Убеленный сединами Парнавазисдзе в полной растерянности медленно снимал с себя пояс с саблей и кинжалом, вот он снял его и, не поднимая головы, передал парням амирспасалара. Джорджикисдзе же стоял, заложив руки за спину, насмешливо глядя на Парнавазисдзе. Амирспасалар негромко произнес несколько слов — Абуласан не расслышал, но увидел, как Джорджикисдзе, убрав с лица насмешливую улыбку, начал снимать с себя пояс с оружием. Рясофоры куда-то унесли сабли и кинжалы соратников Абуласана. А амирспасалар протянул руку Занкану.
«Похоже, прощаются, — подумал Абуласан и бросил косые взгляды на молодых людей, стоявших по бокам, — может быть, настал момент обнажить саблю? Оружие унесено. Если я крикну, Джорджикисдзе не будет стоять сложа руки. Я возьму на себя амирспасалара и Зорабабели, обоих свяжем…»
И, недолго думая, Абуласан с оглушительным криком «Бей его!» вскочил с места, выхватил саблю и с воплем помчался на амирспасалара. Тот повернулся к нему лицом, на губах у него играла усмешка — его обрадовало, что главный казначей голодным диким зверем с занесенной саблей несется на него, но Абуласан так и не добежал до амирспасалара — один из рясофоров сорвался с места и прыгнул ему на спину — тот самый, кто стальными пальцами недавно впился ему в плечо. И сейчас он поступил точно так же, чертов сын! Вскочил ему на спину и, как гиена, схватил его за горло.
Нет, не добежал Абуласан до амирспасалара, у самых дверей рухнул на колени, как бык с вырванным горлом. Не выдержал наскока молодого парня в рясе, его железной хватки. Лежа на полу, он увидел, как Саргис Мхаргрдзели вкладывает кинжал в ножны, а Занкан с грустью смотрит на него. Нога парня в рясе давила ему на спину, прижимая к полу, когда Саргис Мхаргрдзели прощался с Занканом.
Шаги Зорабабели стихли в конце коридора, и воцарилась тишина. Вельможи продолжали стоять молча, опустив головы. Амирспасалар бросил долгий взгляд на лежавшего на полу Абуласана — глубоко сидящие глаза его метали искры гнева. «Ты же умирал, как хотел спать, все зевал и зевал, как столетний старец… Чуяло мое сердце, ты хитрый лис, но я не поверил самому себе».
До слуха Абуласана донесся голос амирспасалара:
— Поднимите его!
Абуласан присоединился к своим понурившимся соратникам, но стал в стороне и головы не опустил.
— Бросьте их в яму!
Абуласан окинул надменным взглядом Джорджикисдзе и Парнавазисдзе.
— Чего носы повесили! Мы остановили Византию на пороге Грузии!
Амирспасалар улыбнулся, услышав его:
— Бедная Византия!
— Дай мне поговорить с царицей!
— Царица не священник, чтобы выслушивать твою исповедь!
— Я, главный казначей Грузии, желаю видеть царицу!
— Ты уже не главный казначей. Ты предатель Грузии! — Амирспасалар перевел взгляд на понурившихся вельмож. — Царица вовсе не желает наказывать вас, но она твердо уверена: государство, не карающее своих предателей, больно, а царице нужна здоровая Грузия, — и он снова обернулся к Абуласану: — Пояс с оружием сам снимешь?
— Никогда!
— А я советую снять самому, так будет проще.
— С меня снимут оружие предатели Грузии, и я напомню тебе об этом, когда ты станешь бывшим и будешь валяться у меня в ногах.
Амирспасалар сделал знак молодому рясофору. Тот подошел к нему, подождал, но Абуласан даже не дрогнул. Тогда он взялся за его пояс, не отрывая при этом от него пристального взгляда. Абуласан не двигался. Смотрел перед собой застывшими глазами. Рясофор снял с него оружие и стал в сторонке.
— Увести, приговор будет завтра! А этого — в яму с водой, — амирспасалар указал на Абуласана.
По знаку рясофоров пленные, волоча ноги, пошли по коридору. Сделав несколько шагов, Парнавазисдзе остановился.
— Амирспасалар Саргис! — Мхаргрдзели повернулся к нему. — Могу я передать несколько слов для царицы?
— Говори! — после паузы тихо ответил амирспасалар.
Парнавазисдзе заговорил не сразу.
— Старый Парнавазисдзе, — наконец негромко произнес он, — переживший правление не одного истинного государя, поздравляет царицу Тамар с действительным восшествием на престол. Доныне царский двор был вынужден мириться со своеволием непокорных вельмож. Сегодня Тамар положила этому конец.
По лицу Абуласана скользнула ироническая улыбка. Парнавазисдзе бросил на него враждебный взгляд и продолжил путь. Он шел, заложив руки за спину, шел тяжело, так, словно, кроме него, никого в коридоре не было.
Джорджикисдзе следовал за ним, высоко подняв голову.
Перед мысленным взором Абуласана предстали его предки с отсеченными головами, выколотыми глазами, вырванными языками, и он чувствовал, как тоненькая струйка холодного пота стекает у него по спине.
Потаенные мысли
Дни для Бачевы походили один на другой, как мысли бедняка. Дни потеряли для нее всю прелесть. Любовь к жизни выскользнула в полуоткрытую дверь, и теперь она бессмысленно поскрипывала под порывами ветра. Да, дни стали безликими и безрадостными, но главное заключалось в том, что жизнь потеряла смысл. За безысходным рассветом следовала безысходная ночь. Бачева уже не видела разницы между ними. Зачем светает или зачем спускается ночь — Бачева не знала, разве только чувствовала, что с наступлением сумерек усиливались грусть и тоска — одиночество в сгущающихся сумерках давит гораздо сильнее. Но день, пожалуй, лучше ночи, днем светит солнышко, на улицах — прохожие, по утрам и на закате дня округа оглашается голосами, смехом, шутками идущих в синагогу верующих и возвращающихся из нее… Главное, что слышны голоса. Человеческие голоса… Дважды в день она крошит корм фазанам. Это — основная забота Бачевы. Это развлекает ее — голодные фазаны такие жалкие! Голодные? Разве она не кормит их дважды в день? Ненасытные, жадные фазаны! Клюют, как заведенные — не дай Бог, другому что-то останется! Вот фазан подскакивает к рядом стоящему с серым крылом, тоже жадно клюющему, и больно клюет его в голову — не ешь, мол, это все мое! Бачева гневно наблюдает за этой сценой, когда с верхнего балкона раздается безмятежный голос Иохабед:
— Как ты сегодня чувствуешь себя, детка?
