Это был абсолютный выбор — перед неумолимым лицом смерти. Тот выбор, о котором Лев Шестов сказал: оказавшись перед ликом ангела смерти, «человек внезапно начинает видеть сверх того, что видят все и что он сам видит своими старыми глазами, что-то совсем новое. И видит новое по-новому, как видят не люди, а существа “иных миров” . Прежние природные “как у всех” глаза свидетельствуют об этом “новом” прямо противоположное тому, что видят глаза, оставленные ангелом».
Земные ценности, власть потеряли для Бориса всякий смысл, хотя и прежде, видимо, не составляли для него главного. В голосе смерти он услышал зов Бога. Угрозу гибели он воспринял, постиг как проявление Промысла. Надо было не уклониться, пострадать, принять «вольную смерть», подражая Христу, уподобиться Ему в страдании. Очистить через страдание себя. На «плоском» земном языке эту рефлексию, мотивы этих чувств и мыслей можно называть как угодно: депрессией, мазохизмом, прострацией. Но при этом не принимается во внимание единственно важное: религиозная природа этого выбора, этого подвига непротивления и жертвенности. И Святополк, и Борис были поставлены перед дилеммой: власть и грех или смерть и спасение души. Борис выбрал смерть и вечную жизнь, его убийца — власть и вечную смерть.
Скептик может предположить, что внешний ход событий был иным: Борис медлил, выказал нерешительность и слабость, и войска оставили его. Или: воины сразу покинули Бориса, узнав о вокняжении Святополка, который был им милее и ближе. Однако весь ход событий, описанных в Борисоглебских памятниках, свидетельствует, что Борис не случайно угодил под копья и мечи убийц, а совершил выбор.
Выбор и для средневекового человека, особенно правителя, исключительный. Но объяснимый. Прочитанные Борисом книги задавали те образцы, ту поведенческую модель, которой мог следовать страстотерпец. Таким же, согласно житиям, был и выбор чешского князя Вячеслава.
Восстать против старшего брата было безусловным грехом. Но ни Священное Писание, ни церковное предание не вменяют в обязанность христианину приятие добровольной смерти от руки гонителей, если это не смерть за исповедание веры. Речения Христа: «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф. 5: 39, 44) — призывают к любви и прощению врагов, к отказу от мстительности, но вовсе не призывают добровольно принять смерть, не уклоняться от нее. Такой выбор — это уже не «простое» (очень непростое!) следование заповедям, а сверхдолжное деяние, подвиг веры.
Несторово «Чтение…» содержит и еще одно объяснение, почему Борис не выступил против старшего брата.
Согласно «Повести временных лет» и «Сказанию об убиении Бориса и Глеба», войска оставили князя в одном переходе от Киева, на реке Альте, и уже на рассвете следующего дня он был убит посланцами Святополка. «Чтение…» сообщает об отправке Борисом, покинутым воинами, посланца к Святополку с выражением покорности и признания власти старшего брата. Посланник Бориса не вернулся, так что его господин окончательно убедился: брат готовит ему смерть. Ни летописец, ни агиографы не упоминают ни о каких попытках Бориса уклониться от своей участи, хотя князь мог бы попытаться бежать, опередив убийц. Можно видеть в этом агиографическую идеализацию, однако в памятниках древнерусской словесности встречаются ситуации, когда князь, признанный святым или оцениваемый как святой, не покорно ожидает гибели, а старается избежать ее или даже отчаянно сопротивляется убийцам. Спастись от убийц пытается брат Бориса Глеб, согласно «Чтению…» Нестора, бежавший из Киева, но настигнутый губителями. А князь Андрей Боголюбский, уподобленный летописцем святым братьям, а в раннее Новое время канонизированный как местночтимый святой, борется до последней минуты за свою жизнь[112]. (Между прочим, и в кратких житиях Бориса и Глеба, включенных в состав древнерусской книги Пролог, мотивы непротивления убийце Святополку или стремления пострадать за Христа ослаблены или отсутствуют.) Князь мог оцениваться книжником как святой просто потому, что стал жертвой злодейского, вероломного убийства от рук родичей или подданных. В этих ситуациях одна лишь проливаемая кровь князя свидетельствует о нем как о страстотерпце Христовом. Само сверхстрадание, переживаемое князем перед смертью, очищает душу и помыслы. В ситуации невинного убиения, как она обрисована в древнерусских памятниках, не так значима личность князя-жертвы (он может быть фигурой пассивной), как его антагонисты. Убиваемый как бы принимает на себя накопившийся в мире «разряд» зла.
Источники сообщают, что на реке Альте спустя четыре года Ярослав Мудрый нанес окончательное поражение братоубийце Святополку. Такое совпадение некоторым исследователям кажется подозрительным. Существует старая гипотеза, что в действительности Борис был убит не на Альте, а в каком-то ином месте. И только позднее древнерусские книжники, желая осмыслить победу Ярослава как особенно символичную, исполненную провиденциального смысла, приурочили гибель Бориса к тем самым берегам, где был поражен его убийца. Но оснований для такой трактовки недостаточно: во-первых, совпадение места убиения Бориса с местом последней битвы Ярослава со Святополком все-таки возможно; во-вторых, с равным основанием допустимо предположить, что именно битва 1019 года была задним числом «привязана» к месту гибели первой из Святополковых жертв.
В ночь накануне гибели с Борисом остались лишь его приближенные и слуги. Среди них были священнослужители: им Борис велел петь последнюю для него службу — вечерню. Окружали его и собственные воины — отроки, то есть младшие дружинники[113]. Отроки исполняли и судебно-административные обязанности, были помощниками княжьих мужей — бояр в делах суда, получения дани. По своему положению они, возможно, были рабами.[114]
Сколько было отроков у Бориса, неизвестно. Княжеские дружины вообще не были многочисленными. Владимир Мономах, осажденный в Чернигове в 1094 году князем Олегом Святославичем, уступил сопернику город и выехал из него с дружиной, в которой не было и ста воинов. Правда, киевский князь Святополк Изяславич в «Повести временных лет» под 1093 годом горделиво заявлял, что у него целых 700 отроков, но это число было, надо полагать, больше обыкновенного: в противном случае гордиться было бы нечем. Дружина Бориса была, наверное, совсем немногочисленной. Иначе трудно себе представить, что посланцам Святополка так легко удалось их преступление. Согласно летописи и «Сказанию об убиении Бориса и Глеба», убийцами были вышгородский боярин Путьша (Путша) и его приспешники Талец, Елович (Еловит), Ляшко. Общее число злодеев было, несомненно, больше — скорее всего, десять, пятнадцать, может быть, двадцать. Но едва ли весь отряд был значительным: иначе из памяти стерлись бы имена главных исполнителей злого умысла, да и лишние свидетели Святополку были явно не нужны. Соотношение сил было, видимо, примерно равным. Но отроки Бориса либо не вступили в схватку, так как их господин не велел им, либо были застигнуты врасплох убийцами, подкравшимися ночью к Борисову стану. Скорее всего, нападение было внезапным, хотя Борис мог ожидать его: и летопись, и «Сказание об убиении Бориса и Глеба» пишут об убийстве многих отроков. Если князь и решил смиренно принять смерть, то дружинники не были обязаны в этом ему следовать. Воинский долг, напротив, призывал их защищать господина ценой собственной жизни. Источники упоминают имя лишь одного из них — венгра (угрина) Георгия — Борисова любимца, прикрывшего господина от копий. Некогда в знак особенного благоволения князь одарил Георгия драгоценным нашейным обручем — золотой гривной, и убийцы, чтобы снять ее, отсекли мертвецу голову. (Имя отрока упоминают летописец и автор «Сказания…», в «Чтении…» о его подвиге говорится, но имя не названо.)
