Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 200
— Смелее, дотторе. Возьмите его.
Гривано засовывает тонкие пальцы под холст и подносит зеркало к своему лицу. Оно около фута в длину при ширине в несколько дюймов, с закругленными углами — все в точном соответствии с чертежом Тристана. Стекло идеально плоское и чистое, толщина равномерная. Гривано поворачивает его к огню, чтобы проверить качество амальгамы: все безупречно. Зайчик отраженного света мечется по стене над камином и исчезает с возвращением зеркала в прежнее положение.
— Его сделал Верцелин? — спрашивает Гривано.
Серена поглаживает свою густую бороду, глядя на Верцелина.
— Сделал, — говорит он, — или, скажем так, поучаствовал в его создании.
— Оно великолепно! Не вижу ни одного изъяна.
— Да, изъянов почти нет.
— Не увидев своими глазами, не поверил бы, что в вашей мастерской могут делать столь чистое стекло.
Серена хмыкает:
— Можно сделать и почище этого, дотторе. При большом желании. Но если вы попросите меня об этом — чего, надеюсь, не случится, — я скажу вам, что вот это зеркало и так уже слишком чистое. Вашему другу следует держать его в сухом месте, иначе года через два… — он пфыкает, сложив губы трубочкой, — оно пропадет. Растает, как сахарный леденец. Слишком чистое стекло не переносит влаги, дотторе. Поэтому ваш друг должен при хранении оборачивать зеркало высушенными водорослями. Заплатив такие деньги, есть резон заботиться о долговечности покупки.
Гривано его почти не слушает, разглядывая свое отражение. Как и у всякого благородного господина, у него имеется небольшое зеркало из полированной стали, и за прошедшие годы он привык узнавать в нем себя. Но, как выясняется, старое зеркало ему лгало. Только сейчас он впервые видит себя таким, каким его видят — и всегда видели — другие люди: форма головы, мимика и объем, занимаемый им в пространстве. Он изучает следы давних травм на своем лице, как географическую карту: вот шрам на челюсти от янычарской стрелы, вот зарубка на ухе от бритвы, которой полоснула его шлюха в Силистре, вот осколок переднего зуба, оставшийся после удара персидского онбаши за мгновение до мушкетного выстрела. Коротко вздохнув, Гривано накрывает зеркало холстом и двигает сверток обратно через стол.
— Сколько времени уйдет на изготовление рамы? — спрашивает он.
— Немного. Не более одного дня.
— Моему другу не нужна такая срочность.
— А я не хочу дольше необходимого держать эту вещь у себя в мастерской.
Мастер сует руку за пазуху (Гривано мельком отмечает добротность материи и чистоту его костюма) и достает лист бумаги, сложенный и скрепленный печатью с изображением античной сирены — знаком его мастерской.
— Передайте это вашему другу, — говорит он. — Здесь расчет стоимости, а также список изменений, которые я внес в его проект. Если что-то его не устроит, вы должны известить меня завтра до заката. Не получив никаких известий, буду считать это согласием и тогда завершу работу.
Гривано берет бумагу и прячет ее в карман. В этот момент у камина происходит движение: Верцелин, пошатываясь, поднимается на ноги. Лютнист не смотрит в его сторону, притворяясь, что настраивает свой инструмент.
— Господи Иисусе! — кричит Верцелин, добавляя к этому несколько слов, которые Гривано не может разобрать.
Струйка слюны болтается на бороде зеркальщика, позолоченной светом очага. Гривано замечает пару темных пятен на столе, только что покинутом Верцелином. То, что побольше, — это пролитое вино, а меньшее, судя по всему, — это слюна.
Верцелин идет через комнату, судорожно подергиваясь при каждом шаге.
— Он среди нас, братья! — громким шепотом возглашает он, указывая на Гривано. — Обетования! Обетования Господни! Он сулит нам избавление!
Гривано смотрит на него, не моргнув глазом. Рубашка Верцелина спереди промокла от пота и слюны. «Удивительно, как в нем сохранилось столько влаги после многих часов, проведенных у печей, — думает Гривано. — Без сомнения, он долго не протянет. Но все же надо подстраховаться».
Верцелин произносит слова с усилием, как будто выдавливает их из себя одно за другим.
— Я воззвал к нему! — говорит он. — Я его пророк! Павлин суть священная птица, не так ли? Разве он не священная птица? Он ходит по нашим улицам! Следуйте за ним, братья!
С этими словами он покидает таверну. Гривано старается ничем не выдать свое беспокойство.
— Это не совсем то благочестие, о котором я только что упоминал, — замечает Серена.
— Я не успел с ним поговорить.
— От этого разговора было бы мало толку, дотторе.
— Но у меня деньги для него. Плата за зеркало.
— За зеркало плачу ему я, дотторе. А вы платите мне за выполненную работу.
Серена смотрит на собеседника с прищуром, как будто удивляясь его непониманию, но Гривано не замечает этого взгляда, уже поднимается из-за стола.
— Я приду за готовой вещью через два дня, — говорит он. — Если с работой возникнет задержка, предупредите меня письмом. Я остановился в «Белом орле».
Считаные секунды уходят на оплату вина и получение обратно мантии и трости. Но когда он, попрощавшись, выходит на площадь, Верцелина уже нигде не видно. Вряд ли он смог уйти далеко в его нынешней кондиции, но как узнать, в какую сторону он двинулся? Гривано озирается в поисках мальчишки, который привел его сюда, но того уже и след простыл. Разумеется, можно обратиться с расспросами к любому из находящихся поблизости работяг, однако он не хочет оставлять за собой больше следов, чем это необходимо.
Он сворачивает вправо, на Стекольную улицу — длинную, прямую и ярко освещенную наддверными фонарями и раскаленными добела печами за окнами цехов. Улица упирается в узкий, забитый лодками канал, и, если Верцелин пошел в эту сторону, найти его будет нетрудно.
Гривано шагает быстро, зажав трость под мышкой и поглядывая на разноцветные эмблемы мастерских: ангел, сирена, дракон, петушок с червяком в клюве… Все ставни открыты, выставляя напоказ образцы изделий, и он периодически вздрагивает, встречая в отражениях свой собственный тревожный взгляд.
25
Пройдя сотню шагов, Верцелин сразу за маленьким рыбным рынком останавливается перед мастерской Мотты и громогласно обращается к своим коллегам внутри. Витрины мастерской заполнены зеркалами всех видов — овальными, круглыми и прямоугольными, карманными и настенными, с рамами из резного дерева, кованого железа или халцедонового стекла, — и сейчас они отражают разные части его тела: где-то видна только впалая грудь, где-то — трясущиеся ноги, а где-то — разинутый в беззвучном вопле рот.
— Я узрел Господа! — кричит он. — Я обрел Его, и все мы Его обрели! Но что толку в этом, если мы за Ним не последуем?
Никто в мастерской не выглядывает из окон; прохожие по широкой дуге огибают чокнутого пьянчугу. Мостовая перед ним покрывается брызгами летящей изо рта пены.
Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 200
