— Ничего страшного, — сказал Марк. — Я сам принесу. Больше ничего захватить не надо?
Он вышел из гостиной, и в этот момент позвонила Марта.
— Я всё узнала, — сказала она. — Я целый час провела у родителей Амелины и говорила с ними и с ней самой. Они, кстати, живут совсем рядом с тобой.
— И что они сказали? — Я всё еще злилась на Марту, но уже успела по ней соскучиться.
— Если ты не веришь мне, ты можешь пойти и поговорить с девочкой. Без свидетелей. Она вполне взрослая. Ей четыре года, и она достаточно рациональный человек, уж поверь мне.
— Да. Подробности я не выяснила, в деталях человек в четыре года вполне может путаться, но в одном она совершенно уверена: цветы дал ей дядя.
— Абсолютно. Она может насочинять, что кто-то был в платье принцессы или воображать, что у нее на голове корона, но дядю от тети отличит наверняка. Железно. Это всё, что я хотела сказать, а дальше думай сама. Мне очень плохо из-за этой ситуации, я в жизни не думала, что ты решишь, будто я хочу причинить тебе вред. Ты просто до смерти напугана.
— Спасибо тебе, — сказала я, и мне опять захотелось плакать. — Можно я заеду к тебе завтра?
— Приезжай, — сказала она и положила трубку.
— Мне нужно к Марте, — сказала я вернувшемуся в комнату Марку. — Завтра прямо с утра.
— Вы уже помирились? — Он уселся рядом со мной на диване. — Смотри, что я нашел у тебя там на полу. Как ты можешь разбрасывать такие красивые вещи?
Он протянул мне руку, и карусель в моей голове опять начала набирать обороты. На ладони у Марка лежали четки Аптекаря.
Часть двадцать девятая
Господин Лунц появился в приемной в прекрасном настроении. Вот уже несколько дней, как он опять стал прежним, от его нервных припадков не осталось и следа, он снова шутил, работал с неуемной энергией и даже напевал оперные арии, когда ходил по коридорам музея. Сегодня он был в рубашке цвета лососины, которая по цвету практически сливалась со здоровым румянцем на его щеках. В руках он нес большой букет красных тюльпанов, и Артемида подумала, что у ее начальника снова запланирована неделовая встреча, но, к ее удивлению, он протянул цветы ей самой, а когда она робко потянулась к букету, рьяно поцеловал ей руку.
— Артемида! — пылко начал господин Лунц. — Это вам! Я прошу вас, простите меня за то, как я вел себя с вами в последнее время! Не держите на меня зла, умоляю. Вы же знаете, как я отношусь к вам, как я ценю вас, моя дорогая! Да что там, ведь вы — мой ангел!
Артемида не могла вымолвить ни слова. Господин Лунц не часто оказывал ей знаки внимания, а сейчас она к тому же не могла прийти в себя после новости из утренней газеты. Но она всё-таки собралась с силами и сказала, протянув ему газету:
— Спасибо. Вы слышали, господин Лунц?
Господин Лунц не только слышал. Он видел. Аптекарь оказался прав: Лунц не смог удержаться от соблазна наблюдать собственный триумф. Он привык быть хозяином положения и твердо знал, что поверженный им враг виноват во всём сам — потому что посмел недооценить его, посмел считать его простоватым дурачком, над которым можно безнаказанно издеваться. У господина Лунца тоже имелись связи. Самые обширные и в самых разных кругах. Ему не стоило большого труда выяснить, в какой именно гостинице поселился Иосиф Шклярский, и даже получить ключ от его номера. Если бы тот отказался впустить его добровольно, Лунц вошел бы сам, без разрешения. Но Шклярский недооценивал его и даже предположить не мог, что этот толстый, одышливый, запуганный человек сможет дать ему достойный отпор. Он не видел в нем ни малейшей опасности. Поэтому когда новый директор музея позвонил своему предшественнику и пригласил встретиться, чтобы отдать ему деньги и заключить мировую, он только развеселился. Его даже не удивило, что господин Лунц почему-то оказался в холле его гостиницы. Он сам назвал ему свой этаж и номер комнаты, он сам открыл ему дверь.
— Что же случилось, Лунц? Что это ты прискакал ко мне сам? — нараспев говорил Шклярский, усаживаясь в кривобокое гостиничное кресло за обшарпанным журнальным столиком. — Долго скакал? Вспотел, небось? Ну, ты уж прости, приходится страдать вот в такой тмутаракани. Живу как бродяга. Ты же помнишь, что я нелегал. И помнишь, по чьей вине? Так что ты собирался мне рассказать? Надеюсь, ты принес деньги?
Господин Лунц спокойно сел в кресло напротив, открыл дорогой кожаный портфель и достал пузатую бутылку коньяка.
— Я принес тебе деньги, — сказал он. — Конечно принес. Но я хочу заключить с тобой мир. Хотя бы на эти три дня, которые остались, пока доделывают картину. Ты меня просто извел, Иосиф, так больше продолжаться не может. Давай выпьем и не будем держать друг на друга зла. Давай оставим друг друга в покое?
— Какой знатный коньячок. — Шклярский покрутил в руках бутылку. — Значит, прискакал упрашивать меня оставить тебя в покое? — Он встал и принес из ванной два стеклянных стакана с полустертыми от частого использования разноцветными полосками. — А с чего бы мне оставлять тебя в покое, Лунц?
— Потому, что осталась всего пара дней. Потому, что я сдержал свое обещание, и ты получишь картину. Заберешь свою компенсацию, и, я надеюсь, мы больше никогда не увидимся. Но мне не хотелось расставаться врагами. Я не люблю ненависти, Иосиф.
— А я не люблю воров, Лунц, — отрезал Шклярский, сложил на груди руки и уставился на господина Лунца надменным взглядом. — И считаю, что они должны получать по заслугам.
— А сам-то ты чистенький? — спросил Лунц и тут же пожалел об этом, потому что не хотел опускаться до уровня склоки, он и так достаточно нервничал.
— Мы сейчас говорим не обо мне, Лунц. И ты меня за руку не хватал. А у тех, кто хотел схватить меня за руку, у самих руки оказались коротки. Так что разговор сейчас не обо мне, а о тебе. Потому что ты взял мое. И я считаю, что теперь имею полное право на твое.
— Что ты хочешь этим сказать?
— То, что ты слышал, Лунц. Ты что, решил, я заберу картину и исчезну? Я тоже так думал, но обстоятельства переменились. Я познакомился с одной прелестной особой. И она мне настолько понравилась, Лунц, что уезжать совсем расхотелось. Да, кстати, снова хочу похвалить тебя за отменный вкус.
— Не трогай ее, — тихо сказал директор музея изящных искусств. — Я прошу тебя. Я отдам тебе всё, что ты скажешь. Только ее не трогай. Зачем она тебе?
— Говоришь, отдашь всё, что скажу? Это уже деловое предложение, и, знаешь, оно как нельзя кстати. — Шклярский обвел глазами обшарпанный гостиничный номер. — У меня сейчас очень остро стоит квартирный вопрос, ты сам видишь. Так вот, Лунц, перепиши-ка на меня свой домик.
— И ты поселишься в нем с девушкой, которую я люблю? — Господину Лунцу стало нехорошо, он сильно покраснел, пот ручейками тек с лысины.
