Не ошибается ли он, доверяя ей?
Люди узнаются по поступкам. Днем, сидя рядом с Найлом на скамье в Музее Родена, она думала, что они знают друг друга, как никто, потому что их связывает то, о чем ни одна душа в мире не подозревает, то, что наложило отпечаток на всю ее сознательную жизнь после его исчезновения. Но ей неизвестно даже, где он провел предыдущую ночь. Однако люди состоят не только из прошлого или из надежд на будущее. Люди — это аптека, где они покупают шампунь, и шампунь, который они купили. Они — это служба, на которую идут, встав утром, или не идут, не встав; фильмы, которые они смотрят, журналы, которые читают. То, как они обращаются с теми, кто у них служит и у кого служат они. Не важно, нравится им аромат калл или нет. Чистят они зубы до или после завтрака или дважды. В молодости кажется, что твои мечты — это ты сама. И лишь со временем становишься той, кто ты на самом деле есть.
Она толкнула дверь в комнату Джейми. Настольная лампа тускло освещает край кровати, не достигая Джейми; ножка лампы изогнулась, словно лебединая шея. Джейми спит. Натянул на плечи ее кардиган, который она днем оставила на кровати, и рукав обвился вокруг него, словно заключив его в полые объятия. Она забрала кардиган и прикрыла Джейми шерстяным пледом. Он вздрогнул во сне, пробормотал что-то и завернулся в плед.
Никто не хочет вырасти дурным человеком. В детстве она проливала слезы над трехногой соседской кошкой и пыталась остановить кровь у раненого бурундучка. Приходила в ужас от репортажей из Вьетнама. Но однажды, пока она собирала ракушки на пляже, ее ирландский любовник занимался, вероятно, контрабандой оружия, для чего нелегально ввозил в свою страну доллары, обернув набитый ими пояс вокруг ее талии…
Понятно, почему Джейми так непросто сделать выбор. Он унаследовал от нее нерешительность и склонность занимать двойственную позицию. Однако она намерена с этим покончить. Нельзя поставить всю жизнь в зависимость от единственного мгновения, когда она была слишком молода, чтобы принять верное решение. Прошлого не вернешь, но ведь есть будущее. Нужно уметь меняться. Чтобы мир стал лучше.
Джейми разрумянился во сне, хотя щека на ощупь прохладная. В комнату ворвался ночной ветерок, она встала, перебросила кардиган через руку и закрыла окна. Вернулась к кровати и поплотнее подоткнула плед вокруг Джейми. Постояла несколько минут, глядя на него и крутя кольцо на пальце. Затем нежно поцеловала сына, стараясь не разбудить.
Эдвард надел поверх пижамы халат и выглядел необычно официально для столь позднего часа.
— Спит, — сообщила она, — и тебе пора. Вид у тебя усталый. — Она быстро надела джемпер.
Эдвард сел на кровати, опустив ноги вниз:
— А ты разве еще не ложишься?
Она подошла к кровати и отвела волосы с его лба:
— Остались кое-какие мелкие делишки. Не жди меня.
В тишине ночи доносившееся из комнаты Джейми глубокое ровное дыхание напоминало биение сердца между ними.
Эдвард оперся на локти.
Она убрала руку с его лба:
— Нужно доделать кое-что. Совсем немного. Сними халат, а то так и уснешь в нем. И будет слишком жарко. — Она наклонилась поцеловать его, и он притянул ее к себе.
— Спасибо, Клэр.
Она выключила верхний свет, закрыла дверь в спальню и пошла вперед по холлу. Зашла в гостиную выключить забытую лампу. В столовой закрыла приоткрывшуюся дверцу буфета. Еще раз убедилась, что посуда и приборы с королевским гербом тщательно вымыты, упакованы и готовы к отправке в посольство рано утром. Проскользнула в кухню и проверила двойной запор на задней двери.
Вернувшись в холл, осторожно открыла входную дверь.
Снаружи темно и скользко. Днем искрящаяся жизнью, сейчас улица де Варенн как будто устало зевает в лунном свете, открыв ряд кривых зубов. Клэр запахнула кардиган и пожалела, что не взяла пальто. Когда она закончит свои «мелкие делишки», будет глубокая ночь.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Такси не могло проехать по узким улицам Бобура[90], где среди старых домов четвертого арондисмана втиснут футуристического вида Музей современного искусства, и Клэр пришлось выйти из машины и пройти последние два квартала пешком. Вокруг толклась молодежь в обтягивающих джинсах и коротеньких кожаных курточках, кроссовках или сапогах; девушки размахивали сумочками, юноши сжимали в руках горлышки бутылок с вином. Уличный музыкант в котелке и драных джинсах играет на гитаре, посылая аккорды в ночь, на ноге у него устроилась собака, перед ним — бумажная тарелка с горсткой мелочи. Две молоденькие девушки с лицами, утыканными серебряными колечками и шариками, курят одну сигарету на двоих. После ночной пустоты седьмого арондисмана вся эта бурная жизнь слегка сбила Клэр с толку: она ощущала себя обломком корабля, который океан то прибивает к берегу, то затягивает назад, и его несет на маленьких волнах вперемешку с кусочками коры, ракушек и водорослей. Давненько она не ходила одна по ночным улицам — в последние двадцать лет ее возят на такси или на лимузине. После возвращения из Дублина в Кембридж она перестала посещать пабы и домашние вечеринки. В свой последний год в Гарварде одиноко просиживала все вечера в своей комнате, в которой надеялась жить с Найлом, ища спасения в книгах: французских, итальянских, испанских. По просьбе Найла она простилась с юностью.
— Выключи свет, — велел он.
Они сидели на матрасе, на полу комнаты, которую она только что сняла. Далеко от кампуса, в той части города, куда она и не сунулась бы, но подумала, что Найл сможет приходить сюда незамеченным, и подписала контракт. Если хочет с ним встречаться, все должно оставаться в тайне.
— Мы ведь родственники, — заметила она в тот единственный раз, когда разговор зашел о том, чтобы появляться вместе на публике. — Не кровные, но все-таки. Запросто можем пойти вместе в бар. Ну, по-семейному. Или хотя бы по-дружески.
— Ну да, и смотреть, как какой-нибудь ублюдок пялится на тебя?
Она выключила свет и устроилась рядом с ним. Ждала, что он вот-вот притянет ее к себе и она прижмется к его дрожащему от нетерпения телу. Но он не шевелился. Лишь долго пристально смотрел на нее пронзительными синими глазами. Наконец произнес:
— Клэр…
— Что?
— Ты ведь знаешь про Бобби Сэндса[91].
