Сопоставляя разведывательные данные и показания пленных, можно было заключить: оперативной группе предстояло прорывать хорошо подготовленную противником линию обороны.
12 августа в 5 часов утра после тридцатиминутной артиллерийской подготовки пошли в атаку стрелковые и мотострелковые части, за ними — танковые. К 16 часам 167–я стрелковая дивизия, сломив сопротивление врага, вышла к северной окраине Большой Верейки, к Чурикову и Верейским Выселкам, где прочно закрепилась. Успешно продвигалась и 1–я мотострелковая бригада, преодолевшая минные поля у западной окраины Скляева–1. У Скляева–3 уже находилась 104–я стрелковая бригада.
Катуков, медленно меряя шагами расстояние на командном пункте, ждал донесений от командиров танковых бригад. Когда они стали поступать, Михаил Ефимович оживился. Приятную новость сообщил Горелов, командир 1–й танковой. Своими силами он построил переправу и форсировал реку Большую Верейку. Катуков не удержался, передал по радио:
— Молодец, комбриг. Закрепляйся!
Трудно пришлось 89–й танковой бригаде. Комбриг А.В. Жуков доложил о том, что его танки достигли северного берега Большой Верейки, но дальше продвинуться не могли из—за сильного противотанкового огня и минных полей. Потеряно уже 11 машин. Только на следующий день танкисты Жукова ворвались в Чуриково.
В течение нескольких дней на реках Большая и Малая Верейки шли тяжелые бои с переменным успехом. 17 августа противник предпринял восемь атак на Скляево–1, бросал танки, артиллерию и авиацию. К сожалению, наша авиация появлялась только в первые дни наступления. Потери в людях и технике были довольно ощутимы.
Самое разумное, что можно было теперь сделать, — прекратить наступление, закрепиться на занятой территории, прочно удерживать позиции. Для развития наступления в глубине обороны противника сил уже не хватало. Это поняло и командование фронта. Оно отдало приказ приостановить наступление.
1–й танковый корпус, не выходивший из боя почти три месяца, выведен был теперь в резерв Ставки Верховного Главнокомандования. Его части расположились южнее Тулы, в 9 километрах от Ясной Поляны, знаменитой усадьбы Льва Николаевича Толстого, и начали восстанавливать свою боеспособность.
Штаб корпуса разместился в селе Горюшино. Там подводились итоги июльско—августовских боев. В результате ударов корпуса противник потерял: танков — 122, орудий разных калибров — 326, противотанковых орудий — 152, минометов — 12, автомашин — 173, повозок с грузами — 119, самолетов — 12, пулеметов — 264, зенитных орудий — 6, складов боепитания — 6, радиостанций — 14, броневиков — 6, тягачей — 6.[139]
В журнале боевого пути 1–го танкового корпуса отмечалось: «В результате героических действий, смелости и отваги всего личного состава задача, поставленная перед корпусом, была выполнена с честью. Где бы противник ни пытался развить успех, везде встречал сокрушительный отпор танкистов и на север продвинуться не смог».[140]
Возвращаясь к только что закончившимся боям, Катуков вместе со своими соратниками — командирами бригад анализировал успехи и неудачи в период наступательных и оборонительных операций, задавался вопросом — почему так неэффективно использовались танковые силы на Брянском фронте? 5–я танковая армия и несколько танковых корпусов находились в распоряжении командующего фронтом, но ни разу они не вводились в бой для одновременного, массированного удара по врагу.
Пожалуй, ответ на этот вопрос дал позже А.М. Василевский. Он писал: «Тех сил и средств, которым он (Брянский фронт. — В.П.) располагал, было достаточно не только для того, чтобы отразить начавшееся наступление врага на курско—воронежском направлении, но и вообще разбить действовавшие здесь войска «Вейхса». И если, к сожалению, этого не произошло, то только потому, что командование фронта не сумело своевременно организовать массированный удар по флангам основной группировки противника, а Ставка и Генеральный штаб, по—видимому, ему в этом плохо помогали».[141]
Недостатки в использовании танковых сил были вскрыты в специальном приказе Народного комиссара обороны за № 325 от 16 октября 1942 года.
«Этот приказ, — писал позднее М.Е. Катуков, — сыграл большую роль в дальнейшей судьбе танковых войск. Он, по существу, стал важнейшей теоретической основой их боевого применения».[142]
Вскоре командир корпуса был вызвал в Москву на прием к Верховному Главнокомандующему.
Сталин принял Катукова 17 сентября 1942 года на ближней даче, недалеко от Кунцева, куда привез его А.Н. Поскребышев, незаменимый долгие годы помощник генсека, забрав из приемной Председателя Совета Народных Комиссаров. С Верховным Главнокомандующим Михаил Ефимович ни разу не встречался, лишь разговаривал по телефону, когда его бригада находилась под Мценском.
В небольшой комнате, в которой оставил его Поскребышев, открылась боковая дверь и вошел Сталин.
— Здравствуй, товарищ Катуков! — произнес он глуховатым голосом с заметным кавказским акцентом.
«У меня все мои заготовленные слова рапорта пропали из головы, и я только мог сказать: «Здравствуйте, товарищ Сталин!» — вспоминал Катуков об этой встрече в 1947 году.
Верховный предложил сесть, разрешил курить. Потянулся к трубке и сам.
Разговор, к счастью, наладился сразу. Сталин поинтересовался, как воюет корпус, как показывают себя наши танки в бою. Когда—то такого рода вопросы задавал ему нарком танковой промышленности В.А. Малышев. Отвечал Катуков тогда прямо, ничего не утаивая. И перед Сталиным решил не кривить душой. От Верховного много зависело. Может, прислушается к мнению фронтовика и окажет влияние на выпуск нашей промышленностью более нужных для фронта танков.
— Что касается танков «Т–34», они превосходны, в бою показывают себя с наилучшей стороны, — Михаил Ефимович следил за Сталиным, медленно, почти неслышно ступавшим по мягкому ковру. — Иное дело — тяжелые машины «KB» или легкие «Т–60» и «Т–70». Первые фронтовики недолюбливают из—за того, что они неповоротливы, с трудом преодолевают препятствия, и пушка у них слабовата, вторые — из—за слабой брони и никудышной пушки. Двадцати или сорокапятимиллиметровым снарядом прошибить броню немецких танков нельзя. Практика боев в Подмосковье показала, что легкие танки трудно, почти невозможно использовать в распутицу или по глубокому снегу. Их приходится таскать на буксире.
Сталин слушал доводы Катукова, морщился, ему явно хотелось другой аттестации машин, выпускаемых нашей танковой промышленностью. Возражал, доказывал, что тяжелые и легкие танки не так уж плохи, фронтовики просто не успели оценить их или плохо использовали на поле боя. Катуков стоял на своем, хотя и знал, что Верховный не любит, чтобы ему противоречили.
