Интересно, кому теперь достанется эта комната. Маме? Папе? А может, дом продадут? Лучше не думать об этом.
Забираюсь под одеяло и пытаюсь уснуть.
Но не могу.
Потому что мама ушла по собственному желанию и, может, не вернется — тридцатипятилетний союз моих родителей распадается прямо у меня на глазах. Наверное, я сама во всем виновата: не справилась с первейшими обязанностями взрослого человека — зарабатывать себе на хлеб и на кров и не попадать в тюрьму. Я стала той последней каплей, которая сломала их отношения. От этой мысли сердце больно сжимается.
Мне нужен совет: как быть дальше, как все исправить. Если бы поговорить с Кайлом… Но это невозможно, потому что наши отношения я тоже испортила.
Вероятно, из-за того, что я снова в своей старой комнате, все глобальные проблемы очень скоро сводятся у меня к проблемам с мальчиками. Мне кажется, я все еще первокурсница и извожу себя безответной любовью к мальчишкам бесчувственным, как застывшая лава. Потом размышляю о мудрости песен Роберта Смита, а их заветной мечтой было добраться до третьей базы[16], чтобы хвастать перед друзьями.
Я вздыхаю, поворачиваюсь на другой бок и впервые задаюсь вопросом: а не страдаю ли я, часом, клинической депрессией? Со мной явно что-то не так.
Звоню «Жану Нате» и узнаю, что она взяла на постоянную работу кого-то другого. Видимо, аресты и прогулы гарантируют увольнение даже с самой непривлекательной должности.
— Нам показалось, что у вас маловато квалификации, — объясняет она.
— Я понимаю.
— Если бы у вас было больше опыта в секретарском деле…
— Ничего страшного, правда.
Впервые увольнение меня не расстроило.
От мамы никаких вестей; мы с папой вместе смотрим дневные телепередачи, погрузившись в молчаливую депрессию — каждый в свою.
— Я все испортил, в смысле — с мамой, да? — спрашивает наконец папа.
Он выглядит так жалко, так сокрушенно, что у меня к глазам подступают слезы.
— Ну… — начинаю я.
— Давай, скажи мне правду, я готов.
— Пап, ей было нелегко. Работа и все такое. Ты ее не очень-то поддерживал.
— Мне казалось, что поддерживал, — по-своему, — оправдывается папа.
— «Поддерживать» — значит самому готовить еду и стирать свое белье.
— Я стирал. Один раз.
— Один раз, папа! Но это же смешно.
— Ты права. Я знаю, что права.
— Может, попробуешь выяснить, где она? — предлагаю я.
— Я пробовал, — сердито вздыхает папа. — У сестры ее нет.
— А ты не думал позвонить ей на работу? Послать цветы?
Папино лицо светлеет.
— Точно! — Он поднимается из кресла. И останавливается: — Забыл: где там она работает?
Финансовая служба «Ситибэнк»
Отдел работы с клиентами
Уилмингтон, Делавэр, 19801
Джейн Макгрегор
Кенмор-авеню, 3335
Чикаго, IL 60657
13 мая 2002 г.
Уважаемая миз Макгрегор!
Спасибо за Ваше письмо с извинениями за неуплату минимальных платежей по кредитной карте в прошлом месяце и за Ваше желание пройти двенадцать ступеней программы «Расточительство».
Мы ценим Ваше раскаяние, но, к сожалению, это не отменяет Ваших финансовых обязательств перед нами.
Пожалуйста, свяжитесь с нашим представителем, чтобы мы смогли разработать план платежей по Вашей карте Мастеркард».
С уважением,
Тодд Мэтью,
менеджер отдела работы с клиентами «Ситибэнк».
20
Не сказать, чтобы папин план примирения имел успех, но и не то чтобы провалился.
Мама его не прощает, однако соглашается на временное раздельное проживание вместо (как планировала) немедленного развода.
Между тем я по-прежнему живу в своей старой комнате. Один день перетекает в другой. Папино время уходит главным образом на чтение книжек по прикладной психологии и просмотр недавно купленной коллекции кассет доктора Джона Грэя по межличностным отношениям. Он взялся за спасение брака, словно за работу в саду — засучив рукава. Я много лет не видела его таким энергичным.
Через неделю мама заезжает за какой-то одеждой. Она сняла квартиру в центре города, поближе к работе, и говорит, что ей нужно пожить отдельно от папы и разобраться, что делать дальше.
Когда я рассказываю маме о ночи, проведенной в тюрьме, она относится к этому с большим пониманием, чем я ожидала.
— Мы все совершаем ошибки. — И добавляет: — Я хочу, чтобы ты знала: папа и я… ты тут не виновата.
— Знаю, — киваю я, но не могу отделаться от мысли, что если бы отказалась от квартиры раньше, то, может, не начала бы тот спор и мама не ушла бы в сердцах из собственного дома.
— И твоя квартира здесь ни при чем, — читает мои мысли она.
Субботнее утро. Я просыпаюсь от громкого стука в дверь и крика: «Подъем!» — как раньше, когда еще училась в школе.
Смотрю на часы. 8:00. Снова закрываю глаза.
— Твой брат готовит завтрак, — кричит папа через дверь. — Ты должна, черт возьми, съесть его горячим! Это в сто раз приятнее!
Папа часто требует, чтобы я получила от чего-нибудь удовольствие. «Надеюсь, ты хорошо провела время» — одна из его любимых фраз. Он почти похож на себя прежнего. Почти.
Поскольку я не отзываюсь, папа добавляет:
— Я чувствую враждебность с твоей стороны, Джейн. Ты же знаешь, враждебность может повредить нашим взаимоотношениям.
Это уже новый папа. Папа, помешанный на взаимоотношениях и книжках по психологии.
— Я понимаю, что, как женщина, ты прячешься в свою норку, но сейчас не время.
— Иду, — откликаюсь я, тру глаза и зеваю. Что угодно, лишь бы не слушать эту психологическую тарабарщину.
Натянув свою старую фланелевую пижаму с далматинцами и пожарными кранами, я выхожу из спальни и наполовину скатываюсь, наполовину сползаю по лестнице. Пахнет клубничными вафлями.
— Явилась, Спящая красавица, — усмехается Тодд, поворачивая на гриле сосиски.
В кухне я резко торможу и едва не падаю носом в пол: за столом сидит Кайл. Он потягивает кофе и просматривает газету. Я мигаю, но он не исчезает.
— Почему ты всегда так удивляешься, когда меня видишь? — спрашивает Кайл: вероятно, у меня на лице написан шок.
