— Не везет мне, — с искренним возмущением и досадой заметил мистер Филбой. — Никогда не удается поглядеть на что-нибудь по-настоящему интересное. Сегодня утром не меньше получаса торчал на Пьяццетте — и ничего, кроме обовшивевших нищих.
Мистер Ривз отодвинул свою тарелку с супом.
— Позвольте налить вам еще, — вкрадчиво спросил мистер Филбой, берясь за разливную ложку. — Кушайте, кушайте. Полезная штука. Лучшего minestrone не готовят нигде в Венеции.
— Нет, благодарствую, — брезгливо ответил мистер Ривз. — У меня теперь аппетит уже не тот, что прежде.
— Мистер Ривз еще не вполне оправился от болезни, — сказал мистер Роберт, великодушно приходя ему на выручку.
— От болезни! — оглушительно воскликнул мистер Филбой. — Какие могут быть болезни в его возрасте! Он же еще мальчишка, младенец, сосунок! У него материнское молоко на губах не обсохло, а он, изволите видеть, позволяет себе болеть. — Наклонившись к мистеру Ривзу, он добродушно осклабился и погрозил ему пальцем. — Я знаю, в чем дело. Стоило мне взглянуть на вас, как я уже поставил диагноз. Едите мало, пьете мало, а потом жалуетесь на запоры. Роковое заблуждение всех людей нашей национальности. Отсюда — прямо пропорциональное количество старых дев. Болезнь желчного пузыря, вызванная недоеданием. Ну-ка, еще стаканчик…
За супом последовали жареные креветки, которые — с удовлетворением отметил про себя мистер Ривз — были превосходны; креветок сменили тушеные голуби — очень нежные и сочные, с зеленым горошком. Из уст синьора Пайдерини и мистера Филбоя нескончаемым потоком лились двусмысленные анекдоты вперемежку с аморальными сентенциями, казавшимися мистеру Ривзу мерзкими и чудовищными. Мистер Роберт время от времени нашептывал ему в ухо:
— Филбой сегодня не в форме, что-то его тревожит.
Мистер Ривз ощутил подлинный ужас при мысли о том, что можно было бы услышать от мистера Филбоя, будь он, не приведи господь, в форме…
— Закажем еще бутылочку? — спросил синьор Пайдерини, с грустью стряхая последние капли вина в свой стакан.
— Конечно, выпьем еще, — громко сказал мистер Филбой. — Cameriere, cameriere!
Мистер Филбой распорядился подать еще бутыль вина.
— Отличное распределение труда, — цинично заметил он. — Роберт платит, а мы пьем. Ха, ха!
Мистер Роберт криво усмехнулся.
Вокруг таинственного блюда, именуемого zambaglione, которое почему-то полюбилось синьору Пайдерини, разгорелся жаркий спор. Мистер Филбой веско заявил, что это навоз, и заказал сыр. На столе появились фрукты, но к ним никто не притронулся, кроме мистера Ривза, который из гигиенических соображений скушал яблоко. Мистер Филбой тотчас поднял на смех этот трезвый поступок, утверждая, что польза яблок слишком переоценивается, и вообще яблоки — опасный продукт, породивший эту идиотскую, будь она проклята, легенду об Адаме и Еве, и он еще не видел ни одного кретина, которому потом не пришлось бы приглашать к себе доктора, если у него не хватило ума воздержаться от этой пакости. Подали кофе и к нему крепкий и довольно приятный ликер или — как сообщили мистеру Ривзу, который никогда его не пробовал, — «граппу».
— Дерьмо, — лаконично заявил мистер Филбой. — Однако довольно крепкое дерьмо.
Крепость его была бесспорна. Мистер Ривз вскоре убедился в этом сам, обнаружив как бы легкую пелену, застилавшую ему глаза, небольшой туман в голове и возросшую словоохотливость Филбоя и Пайдерини. Анекдоты становились все чудовищней, и каждый из них давал мистеру Филбою пищу для разнообразных парадоксальных умозаключений, которые и смешили и шокировали мистера Ривза. Синьор Пайдерини с большим смаком рассказал историю одного убийства, не попавшую в газеты. Мистер Филбой взорвался:
— И ты называешь это убийством? Так колют свиней на бойне, да, свиней на бойне! Это не убийство, а примитивное варварство. Обыкновенное кровопускание, не представляющее собой ни малейшего психологического интереса, не более занятное, чем анналы abattoire. Просто неуклюжее пресечение жизненного процесса какого-то ничем не примечательного бюргера, которому так или иначе положено умереть. Если ты хочешь заинтересовать меня убийством, изволь отыскать что-нибудь позанятнее. В убийстве должен быть стиль. Либо пусть это будет хладнокровное, бесстрастное убийство, совершенное маньяком, который получает от него наслаждение, считая, что это — искусство ради искусства и, так сказать, оставляет свою неповторимую подпись под каждым своим преступлением; либо пусть убийцей движет страсть. Подлинная кровавая вендетта уже в третьем, к примеру, поколении, или, скажем, кульминационный взрыв какой-нибудь фантастической ревности или извращенной похоти. Но где теперь найдете вы такие страсти! Люди стали ручными, как кролики, и если совершают убийства, то лишь с такими почтенными, благовидными целями, как деньги, или политические интриги. А вот если взять шестнадцатый век…
Мистер Филбой взялся за шестнадцатый век и вывернул наизнанку все исторические события так, чтобы они могли служить нужным ему целям, а внимавшему ему мистеру Ривзу казалось, что его морально, так сказать, поджаривают на медленном огне. Когда мистер Роберт осмелился подвергнуть сомнениям оценку преступлений Борджа, данную мистером Филбоем, тот нокаутировал его Грегоровиусом, хотя отлично понимал, что ученый немец был бы целиком на стороне мистера Роберта, — просто мистер Филбой сделал ставку на то, что мистер Роберт не читал его книги, в чем и не ошибся. Мистер Ривз, как в дурмане, дивился про себя, о чем это они спорят.
Снова вперед вырвался синьор Пайдерини, пустившись с омерзительными подробностями и преувеличениями пересказывать скандальную газетную хронику современной Венеции и заставляя мистера Ривза содрогаться в нравственных корчах. Но мистер Филбой остался невозмутим:
— Да что в этом особенного? — сказал он. — Не вижу решительно ничего драматического во всех этих выхолощенных физиологических актах, интересующих разве что психоаналитиков. Вся их пряность существует только в твоем грязном итальянском мозгу. Для нас, так же как и для героев этих событий, все это не больше, чем порхание бабочек или кружение ласточек в небе. Единственное, что делает секс неотвратимо привлекательным, — это отождествление его с грехом. Бодлер, к примеру, убедив себя в том, что любовь — грех, что женщина — исчадие ада, а сам он в своей якобы ужасной порочности — прямое порождение дьявола, извлекал из этого огромное наслаждение. Суинберн, этот архиплагиатор прошлого столетия, подхватил эту идею и популяризировал ее, приспособив к ритму жизни на океанской волне. Но все эти красивые пороки отошли в прошлое вместе с девятнадцатым веком. Ни один интеллигентный человек в наши дни не верит ни в какой грех, и плевать он хотел на поведение своего ближнего. Исключение из этого правила составляют только обездоленные старые девы, обоего пола, коих не так уж много…
Как это они могут столько болтать, думал мистер Ривз, сокрушенно подсчитывая про себя, сколько часов его новообретенной свободы потрачено им впустую — на бессмысленное восприятие ухом чьих-то голосов; неужто они не умеют ничего другого, как сидеть и болтать? Мистер Филбой в это время прервал свои разглагольствования и на венецианском диалекте вступил в оживленные переговоры с мальчишкой-рассыльным, в результате чего мальчишка, ухмыляясь, принес пачку сигарет. Воспользовавшись передышкой, мистер Роберт перешел к истинной цели этой встречи. Торжественно откашлявшись, он выудил из кармана какие-то бумаги, разложил их на столе и произнес:
