— Марго?
Она сосредоточенно разбиралась в складках скомканной, наспех сорванной, одежды.
— Это необязательно, — она сама удивилась спокойствию своего голоса. Удивилась отстраненно. Как будто настоящая Марго — та, которая не доверяла никому, кроме своих снов и своего волка, и иногда чувствовала себя древней, как старуха — снова вернулась и наблюдала за происходящим. И говорила вместо другой Марго — глупой девчонки, вообразившей себя бабочкой, а теперь дрожащими руками разбирающей обломки своих хрупких крыльев. К измятому рукаву платья прилип сухой березовый лист; и Марго-настоящая напомнила с усмешкой и грустью: «До осени… Ты с самого начала это знала. До осени». Той, второй Марго захотелось расплакаться, но первая удержала ее. Одернула, как зарвавшегося ребенка. «Он так честен и благороден. У тебя же не хватит наглости воспользоваться этим?»
— Тебе не нужно это делать, Владислав, — сказала она вслух. Очень спокойно. Ни дрожи в голосе, ни слез. — То, что произошло, не обязывает тебя…
Теплые руки крепко обняли ее за плечи. На губах, легонько дотронувшихся до ее виска, дрожал смех, в голосе было… облегчение?
— Маленькая Маргарита… Я уже давно хотел просить тебя об этом. Я ждал подходящего случая. Мне показалось, что сейчас… Я обидел тебя?
— Нет. Нет, — улыбка рвалась на ее губы, и теперь уже некому было сдерживать ее. Настал черед удивляться той, первой Марго. Удивляться, недоуменно пожимать плечами — перед тем как развернуться и уйти обратно. В сумерки ее любимого леса, где терпеливо ждал волк. И оставить в покое другую Марго — наедине с ее первым мужчиной; улыбками, поцелуями и прикосновениями. С ее летом, которое вопреки наступающей осени казалось бесконечным.
— Это… это правда? — ей (первой, недоверчивой Марго?) захотелось высвободиться из его рук и заглянуть в его глаза. По-настоящему. Так, как учила старуха. Но теперь уже другая Марго удержала ее. «Это будет нечестно. Как подглядывать за дверь. Старуха говорила — раз в жизни или никогда. Поэтому надо или верить, или…»
— Конечно. Ну конечно же, — его губы нетерпеливо скользили по ее шее. Ниже, ниже… — Свадьбу поскорее… Через неделю, ну через две… Ты согласна?
«Да, да», — улыбнулась Марго, выгибаясь под его поцелуями. Сон? Пусть. Ведь можно не просыпаться? Пока — можно?
— Ты не понимаешь, — перебила ее (и Владислава) та, первая Марго, обернувшись напоследок, перед тем как совсем исчезнуть в сумерках. — Ты знаешь, что я… что меня называют здесь ведьмой?..
Анджей (24). Сентябрь
— Вы называете ее ведьмой…. вы… — он запнулся, торопливо и тщетно шаря взглядом по их лицам в поисках сочувствия.
— Отойди, Анджей, — глухо пробурчал белобрысый Янош-плотник, покачивая в огромной ладони рукоять топора.
— Янош, — позвал его Анджей, пытаясь поймать его взгляд. — Она же спасла твоего отца, Янош.
— Батю три года назад бревном насмерть. Знаешь, да?
Янош, наконец, поднял глаза — белесые, мутноватые.
Как будто затуманенные — печалью об отце? Или видением ослепительно острого лезвия топора, убаюканного в большой ладони Яноша?
— Это она. Все она, ведьма, — встряла, вынырнув из-под локтя Яноша, востроносая быстроглазая баба. Лисья рыжинка вперемешку с сединой в тусклых, выбившихся из-под платка волосах, возбужденное любопытство в тускло поблескивающих глазках.
— Мама, ну что же… — растерянно и укоряюще повернулся к ней Анджей.
— Что-что. А что? — затараторила она, — верно, Аглушка? — приобнимая локоть стоявшей рядом молчаливой старухи в черном, до бровей платке.
Та хмуро пожала плечами. Старуха — не старуха, всего три года назад — улыбчивая молодая женщина. А теперь вдова того самого Яноша-плотника, сын которого сейчас стоял напротив Анджея, баюкая в ладони отцовский топор.
— Она ведьма, — повторила рыжая, цепко держа локоть своей соседки. — Она твово Яноша спортила, она сгубила! — последнее она почти прокричала, оборачиваясь назад — к столпившимся за их спинами людям. — Верно, Аглушка? — Аглушка послушно и мрачно качнула головой, забывая, что та, про кого они говорили, подарила ее Яношу лишних три года жизни. Судьба-таки настигла его — он умер под тяжелым бревном, проломившим насквозь череп — как раз на месте той старой раны. Так, как должен был умереть шесть лет назад, когда Марго спасла его.
— Сгубила твого Яноша, сгубила! — зашлась отчаянно скорбным криком Анджеева мать. — И мово Анджея-сыночка спортила! Сохнет-чахнет парень, на девок не смотрит, жизни решить себя задумал! Ой-ой, люди добрые! — завыла, заголосила, залилась слезами.
— Не рыдай, Крыся, — насмешливо подбодрили ее из толпы. — Сожжем ведьму — сгорит порча.
— Сожжем ведьму! — подхватил молодой крепкий голос — Анджей узнал своего братца, рыжего лиса.
— Да вы что… Ты что, мать? — ошеломленно уставился он на голосящую истерично женщину, которая когда-то давно — да было ли это вообще? — пела колыбельные над его люлькой. Любила мать приврать, но чтоб так?! Жизни себя решить удумал? Он?!
— Сожжем ведьму! — подхватил еще кто-то — братишкины подпевалы?
— Ведьма всю деревню изведет, — быстро утерев слезы, затараторила Анджеева мать. — Волчицей перекинется, по ночам детей грызть станет.
— Мама, да замолчи, — попробовал перебить ее Анджей.
Он чувствовал, как с каждым ее словом что-то страшное подбирается все ближе и ближе, отражается огнем в глубоких, как черные колодезные окна, глазах столпившихся крестьян. Подбирается мягким звериным шагом, дыбя шерсть на загривке, и замирает — между ним, Анджеем, и его родственниками-соседями. Что-то… или кто-то? Волчица, которой мать пугала соседей? Дикий зверь с темным голодным оскалом, с клыками, вкусившими — и снова жаждущими — человечьей крови. Волчица. Или девочка? Девочка в белом платье и шелковых туфельках, которая так не хотела идти сюда — но пришла, потому что услышала чей-то крик о помощи? Анджею показалось, что он видит ее — как тогда — маленькую фигурку, скорчившуюся на черной дороге, вздрагивающую от ударов камней и комьев грязи.
Почему так получается? Почему опять получается так? Почему он видит просто маленькую испуганную девочку, а они — его соседи, мать, друзья — видят зверя? Опасного дикого зверя, которого надо забить камнями, зарубить топором, сжечь, заколоть. Уничтожить.
Почему? Потому что она и вправду ведьма? Или — потому что они все слепы. Они слепы, а он — видит. («…Она зовет на помощь, а никто не слышит… А я — слышу» — «А как ты слышишь?» — «Просто слышу — и все»)
— Волчица. Пана молодого заела.
— Мама, — безнадежно позвал он.
И с трудом сдержал руку, уже потянувшуюся было зажать ей рот.
— Родную мать затыкать?! — взвилась та. И затараторила еще быстрее и громче, должно быть, уловив невольное движение его ладони. — Богушка видела. Богушка? — цепко и безошибочно она выдернула из толпы на свободный пятачок перед Анджеем круглолицую молоденькую запирающуюся девку.
